Проклятие Ивана Грозного. Душу за Царя
Шрифт:
— А Григорий Лукьянович да царский дьяк Григорий Грязной приказали нам допросить до их приезда соглядатая государева. Донесения от него приходить перестали — то ли службу позабыл, то ли в пути затерялись. Прояснить всё надобно.
«Хорошо службу знает, — мысленно восхитился боярин Василий Иванович. — Не ко мне с делом обращается, знает, не по чину ему. К Андрейке. И куда ж подевался соглядатай? Только сейчас тут вертелся, под ногами мешался да в глаза заглядывал, точно пёс брошенный, и вдруг — пропал...»
А у Степана Кобылина была своя забота.
Жалея узника, он взял было под него хорошую келью на втором этаже
Это не келья была даже, а бывший ледник, многие десятилетия использовавшийся как узилище. Не так давно здесь был заточен знаменитый старец Максим Грек. Молва народная причисляла его то к святым великомученикам, то к еретикам — кто ж знать может, как на самом деле было. Однажды, по пути в Кириллову обитель после тяжкой болезни Иван Васильевич пожелал встретиться с знаменитым иноком. Маленький, худой, с непокорной копной пегих волос, Максим Грек говорил царю с певучим южным акцентом, от которого так и не избавился за долгие годы проживания на Руси, о милосердии к вдовам и сиротам, оставшимся после казанского похода, о том, что слово молитвы и добрые дела заметны Богу везде. И не надо многонедельных паломничеств, во время коих царская свита разоряет оказавшиеся на пути сёла и городки, оставляя несчастных крестьян без крупицы припасов, в ожидании неминуемого голода. Старец грозил, что царь, если не повернёт обратно, в столицу, лишится самого дорогого — народившегося недавно наследника, Дмитрия. Царь не послушал, и младенец умер.
Как знать, провидел ли святой человек будущее или проклял ослушника?
Филипп с кривой усмешкой, скрытой под заиндевевшими усами, смотрел на суетившихся тюремщиков. Он стоял перед дверью в новую келью, всё в той же старой шубе на потёртую рясу, с иконой под мышкой — единственным своим имуществом, с которым не расставался. Образ Успения Богоматери он сохранил ещё с тех времён, когда был настоятелем Соловецкой обители. То были счастливые дни...
— Протопить надо, — говорил Кобылин казначею.
— Сейчас же пришлю послушников, — кивал монах.
С поклоном соглядатай предложил Филиппу подойти к жёсткому ложу, куда уже бросили медвежью полость, тоже не новую, явно не один год пролежавшую в каком-нибудь монастырском возке.
— Так надо, — словно оправдываясь, проговорил Кобылин, прежде чем вышел из холодной кельи.
Так было на самом деле надо. Умной не знал, когда прибудет государь. Не знал и о том, где убийцы, посланные из Новгорода. Возможно, бой принять придётся, а за жизнь Филиппа боярин лично отвечал перед государем. Поэтому — келья, хотя и неудобная, но безопасная.
А что не объяснял своих поступков, так делать дело надо было, а не говорить!
Филипп ничего не ответил соглядатаю.
Власть надо почитать. Но не бояться. Трусость не украшает, а уродует и делает смешным кого угодно. Сын боярский, такой гордый и важный в иные дни, сейчас стал словно бы меньше ростом. Царя ещё нет, а он уже кланяется. Не государю, но страху своему.
Филипп поискал глазами, куда определить икону. Стола в келье не было. Только у нелепо торчащей посредине колонны, под вмурованным в камень светильником виднелась небольшая полочка, куда стекал воск или капли жира от свечей. Сюда и поставил Филипп любимый образ, перекрестился, повздыхал своим мыслям. И, встав на колени, начал молитву.
Молчан не успел ответить опричнику, как из распахнувшейся двери вывалился Степан Кобылий. Такой потешный в своих страхах и ожиданиях, что опричники, не сдерживаясь, загоготали в голос.
Монахи неуверенно прекратили своё пение. Стояли, переминаясь с ноги на ногу, ждали, что будет делать настоятель.
А что ему делать? Говорить, что негоже в святом месте не то что смеяться, голос повышать? Можно подумать, опричникам это не ведомо. Или промолчать...
— Ну, — протянул опричник, — рассказывай, сын боярский, как службу несёшь.
— Со строгостью, как и приказано, — выпалил Кобылин.
«А ведь боек, — оценил боярин, — за словом в карман не лезет. Просто ума недалёкого человек, не всегда слово нужное разыскать в голове может. Вот и молчит, не от страха, от скудоумия».
— Вот и говори, что значит «со строгостью»...
Но договорить вопрос опричник не успел. От ворот послышалось ликующее:
— Едет!
По волжскому льду к монастырю мчался царский поезд. Сани и возки, оставляя за собой белёсые облачка потревоженных снежинок, вытянулись в длинную линию. Вокруг обоза пастухами вились всадники-опричники — тёмные, как их дела, и царские телохранители-рынды [12] в серебристых кафтанах-терликах. На груди терликов золотыми нитями были вышиты двуглавые орлы — герб Византии, перешедший Руси в приданое при Иване Третьем вместе с его женой, принцессой Софьей Палеолог.
12
Рында — оруженосец-телохранитель при великих князьях и царях России XVI—XVII вв. Состояли в ведении оружейничего. Рынды сопровождали царя в походах и поездках. Во время дворцовых церемоний стояли в парадных одеждах по обе стороны трона с бердышами на плечах. Набирались из юношей знатного происхождения. Во время приёма иностранных послов рынды стояли по обе стороны царского трона, с маленькими топориками; стоять по правую сторону считалось более почётным. Во время войны они всюду безотлучно следовали за государем, нося за ним оружие. У каждого рынды были по 1 —3 подрынды или податня (тоже из стольников). Главный рында пользовался правом прибавлять к своему отчеству — вич. Так как это не было чином придворным, то рынды не получали жалованья. Должность упразднена при Петре I в 1698 г.
Замыкали процессию конные стрельцы под белым знаменем и в белых же кафтанах. Обычно они несли охрану на дорогах, ведущих в Александрову слободу, где большую часть года жил царь. Но — где царь, там и служивые, вот так стрельцов занесло под Тверь.
Монахи снова затянули пение. Игумен, явно волнуясь, подошёл ближе к воротам, прижимая к животу икону, необходимую для благословения великого гостя.
Степан Кобылин старался слиться со стенами братской. Хоть как-то отдалить время встречи с грозным государем... А может, и вовсе пронесёт, и не вспомнит о нём Иван Васильевич?
Не жди от высших милости — жди обиды: так жил сын боярский Макшеев-Кобылин. И, что обидно, часто бывал прав в своих опасениях. Эх, жизнь наша... Кем придумана, почему такая? Неужели и правда Господь на Русь прогневался?
Кроме рынд и царских саней, никто через ворота монастыря не проехал. Исполняя данный заранее приказ, стрельцы растянулись цепью вдоль стен, а опричники перекрыли ворота. Живой замок — он самый надёжный.
Острый слух Андрея уловил иноземную речь. Опричники у ближних ворот перебросились между собой несколькими фразами на немецком.
«Какие люди пожаловали», — удивился и боярин Умной, узнав Элерта Крузе, ливонца, уже несколько лет служившего русскому царю. Других боярин не признал, но поведение сразу выдавало в них иноземцев.
Опричник, простоявший весь путь на запятках царских саней, соскочил в снег, подбежал сбоку, чтобы помочь Ивану Васильевичу сойти к ожидающим его монахам.
И боярин, и Молчан узнали в опричнике хорошо известного и за пределами Александровой слободы Григория Ивановича Скуратова-Бельского. К нему уже давно прикипело прозвище Малюта, на него он и откликался, когда заговаривали люди высокого звания. Стало быть, Умному — можно, а вот Андрею — спаси и сохрани Господь, поскольку никто иной уже не спасёт.