Проклятие Ивана Грозного. Душу за Царя

Аксеничев Олег

— За щитами они неуязвимы, великий хан!

— Так сожгите эти щиты, собачьи дети! Лучников с зажигательными стрелами в первые ряды!

Горит пакля у наконечников стрел. Сотни всадников с воем несутся к гуляй-городу. Пушки выбили половину, но остальные — прорвались! За Рожаем вдруг заалело. Три тысячи стрельцов в красных кафтанах выдвинулись с того берега на защиту укреплений. Ручные пищали прибавили шума. Падали крымцы, горела трава от так и не выпущенных стрел, горели рубахи и окровавленные тела.

— Лучников! —

кричал Девлет-Гирей.

Новые волны всадников приливали к подножию холма. Русские ядра и пули, подобно волнорезам, останавливали наступление.

Потом татары рванули поводья, остановили коней, отказались слушать командиров. Не пойдут на верную смерть, не желают!

Где пушки турецких союзников, не менее меткие, чем у проклятых московитов? Где султанские янычары, способные в пешем строю взять любую крепость, не из жалких деревянных щитов, но и каменную?! Падший ангел Аваддон, кому доступен не только небесный, но и подводный мир, мог бы показать им — где. На дне моря у маленького городка Лепанто.

Твоя работа, Андрей Остафьев по прозвищу Молчан! Можешь улыбнуться, не будь всё время таким серьёзным...

И стрельцы за Рожаем могли бы счастливо заулыбаться, что оказались твёрже в основе, не подпустили крымцев к гуляй-городу. Могли, но не получится. Три тысячи красных кафтанов застелили берег небольшой подмосковной речки. Стрельцы полегли до единого человека. Но гуляй-город остался стоять на холме, и пушки из-за деревянных щитов пели свои песни всё новым вдовам в далёком Крыму.

— Что происходит, Дивей-мурза?

Крымский хан взглянул на своего главного полководца.

— Я разберусь, великий хан.

Дивей-мурза развернул коня в сторону гуляй-города. Три дюжины телохранителей окружили командира неровным кругом, про себя решив, что мурза обезумел и поехал на верную смерть.

Что происходит?!

То же хотел узнать и князь Воротынский, всматриваясь в бесформенное пятно вражеского войска, шевелящееся у подножия холма.

— Есть у меня люди, — сказал Хворостинин. — Могут съездить, поглядеть, разузнать...

Из Разбойного приказа люди, Григория Грязного ученики.

— Пусть едут, — разрешил воевода.

А что? Кудеяра-разбойника на Волге охомутали; в Твери таинственного царёва врага разыскали... Так неужели под Москвой нужного для командиров человечка не нароют?

В балке скрылась дюжина всадников. В кустах наверху затаились наблюдатели, высматривая цель, как ястребы в небе.

Вот и она. Татарская полусотня. В центре — важный господин в позолоченной кольчуге и искусно украшенном шлеме.

Вот его и будут брать.

В балочке же не только дюжина всадников. Там и две небольшие пушки укрыты. Вот одна высунула нос за куст, повела ищуще ноздрей. Всадила

заряд картечи подальше от татарского мурзы, не убить бы его случайно. Приманила на себя конный удар. Тут и вторая пушка характер показала, высадила из седел ещё с десяток татарских телохранителей.

Чёрт с ними, с пушками! Наводчики прыгнули на коней, погнали их шенкелями обратно в лагерь. Всё равно дело уже было сделано; тихо, хотя и под шумок.

Телохранителей, что остались у Дивея, порубили в скором бою саблями. Самого мурзу легонько тюкнули по голове, чтобы руками особо не размахивал, положили поперёк седла и рванули к гуляй-городу. Постреляли им вслед, конечно, подранили некоторых; но вернулись все, живые и матерящиеся от переполняющих чувств.

— Я мурза невеликий, татарин простой! — на хорошем русском закричал Дивей, снятый с коня и брошенный под ноги воеводы Воротынского.

— Вот это ты опричникам князя Хворостинина и расскажешь, — заметил воевода, понимающе кивнув головой.

Опричной сотне, что была при Хворостинине, без разницы — на бой идти или бородой кого в костёр совать. Всё, что для блага государства — любо и правильно.

Дивей-мурза только посмотрел на каменные лица опричников, не так давно вышедших из боя у Сенькина брода, и сразу понял, что лучше не запираться и не лгать.

Много интересного порассказал Хворостинин после долгой беседы с татарином главному воеводе. Михаил Воротынский уже знал, как добить Девлет-Гирея.

Завтра.

Крымцы, лишившиеся лучшего полководца, забродившей квашней полились с утра на холм. Спешенные, шли по трупам, оскальзываясь и падая, но поднимаясь, чтобы снова идти вперёд под ураганным огнём.

Дошли!

— Не удержим стены — вырежут!

Дмитрий Хворостинин повернулся к командиру немецких наёмников, Францбеку, привыкшему откликаться на русское Юрий Петрович.

— Юрий Петрович, наша битва пошла. Уводи своих, за дальнейшее мы не заплатим!

— Уходить? Это не есть хорошо, — покачал головой наёмник. — Хорошо есть доспех из Золингена. Мои люди готов доказать подобное!

Сотня стальных статуй с длинными мечами, любимыми профессиональными воинами, продающими своё мастерство за золото, украсила стены гуляй-города.

Стрелы отскакивали от брони, выкованной искусными немецкими мастерами. Мечи гудели, отсекая ладони крымцам, пытавшимся повалить деревянные щиты гуляй-города. Бывало, что стальной гигант складывался, падая на окровавленную землю, — нет ничего неуязвимого, — но другой наёмник вырастал за щитами, и мясорубка возобновлялась.

Контракт надо исполнить. Это есть хорошо, как говаривал Юрий Петрович Францбек.

Били ручницы. Как живые, отскакивали от отдачи пушки, уложенные на телеги, ставшие подвижными лафетами.