Проклятие рода Плавциев

Монтанари Данила Комастри

— Возможно, лучше меня, — ответил Аврелий, нисколько не задетый упоминанием о его рассеянной родительнице. — Мне нечасто доводилось с ней видеться.

— Ты во многом похож на нее. Она была решительной женщиной и умела вызвать к себе неприязнь, когда хотела! — улыбнулась Паулина.

— Предполагаю, что ей часто этого хотелось, — отрезал сенатор, которому разговор о матери был явно не по душе.

Матрона покачала головой:

— Не будь таким строгим, Аврелий. Хоть ты и богат, жизнь у тебя нелегкая, но, думаешь, у меня лучше? Мой муж Марк Фабриций скончался через год после нашего развода. Я вышла за него замуж, когда мне исполнилось

четырнадцать лет, а ему едва минуло семнадцать; мы знали друг друга с детства. Я родила ему четырех сыновей, из которых выжил только Луций. Мы жили вместе в военных лагерях, среди варваров, в пустынных краях на севере. Мы поклялись, что никогда не расстанемся, но Гней Плавций разлучил меня с ним при помощи Тиберия. Если бы он не сделал этого, я была бы рядом с Марком Фабрицием, когда он умирал в Германии. Я преданно служила Плавцию и все же до сих пор сожалею, что не была в том лесу вместе с Марком, когда варвары напали на его лагерь и убили моего первого мужа.

— А теперь?

— Вот уже двадцать лет я — жена Гнея. И в трудную, и в счастливую минуту мы, как добрые супруги, вместе. Поэтому мой долг защищать его.

— От кого? — шепотом спросил Аврелий.

Матрона наклонила голову и промолчала.

На пороге патриций остановился и, обернувшись, спросил:

— Какой была на самом деле моя мать?

— Хочешь услышать правду или сладкую ложь?

Аврелий молчал.

— Она была ужасной эгоисткой. Не жалей о ней, — быстро произнесла матрона, закрывая дверь.

5

Ноябрьские календы

— Изумительно! — искренно восхитился Аврелий, любуясь птицами в вольере. Секунд в душе ликовал, хотя на лице отражалось лишь печальное удовлетворение, в то время как патриций пытался — довольно безуспешно — представить его себе безжалостным братоубийцей.

— И это не все, Стаций, — заметил Секунд с плохо скрываемой гордостью. — В саду множество дятлов и хищных ночных птиц, которых я сам туда поместил, чтобы жили на свободе. По ночам слышны крики филинов, неясытей, по утрам — жаворонков, египетских ласточек… — подробно перечислял страстный любитель птиц.

«Я затронул верную струну», — порадовался Аврелий про себя.

— Ты ведь не суеверен? — спросил он Секунда, который с особой любовью оглядывал двух сов.

Римляне считали их вестниками беды и верили, будто их мрачный крик предвещает неминуемую беду.

— Нет, нисколько! Животные не бывают злыми. Они убивают, только когда голодны, это закон природы. Люди, напротив, убивают себе подобных по причинам куда менее важным. Спорю, например, что за один только день войны Фабриций убивал больше, чем моя пустельга за всю свою жизнь! — убежденно заявил он, и на лице его невольно возникло такое же грозное выражение, как у его сокола.

Оттого что он живет среди этих птиц, подумал Аврелий, у него даже черты лица изменились, и теперь он выглядит именно так, как в народе представляют человека, наводящего сглаз. Неудивительно, что печальный и нелюдимый отпрыск Гнея Плавция снискал такую мрачную славу.

— Пойдем! — предложил Секунд и открыл дверь в большой вольер. — Здесь у меня редкостные птицы, которые нуждаются в особом уходе… Ах, осторожно, тут сломанная ступенька, можешь упасть! — предупредил он в тот самый момент, когда сенатор потерял равновесие и, оступившись, упал прямо в птичий корм.

Похоже, Кастор прав, говоря, что этот Секунд способен на все, подумал Аврелий, поднявшись

и окончательно распростившись со своей парадной туникой, выпачканной в перьях и помете. Но все же, как убежденный последователь Эпикура, патриций сердито отбросил эту нелепую мысль, однако из осторожности решил несколько замедлить шаги.

— Не ударился? — обеспокоился Секунд.

— Нет, ничего страшного, — заверил сенатор, держась на должном расстоянии.

Только он поднялся, какая-то странная птица, серая в белых пятнах, опустилась ему на плечо.

— Остооо… остороооож… — произнесло пернатое создание.

— Какая забавная! — заметил Аврелий, указывая на загнутый клюв птицы, которая изящно склонила голову набок и с любопытством разглядывала вновь пришедшего.

— Она называется psittacus [32] и живет в диких равнинах Африки. Похоже, у императрицы Ливии была такая птица, и она велела изобразить ее на фреске в своем доме. Император Август становился очень щедрым, когда его приветствовали эти странные пернатые, прекрасно умеющие воспроизводить человеческую речь.

32

Попугай (лат.).

— Осторооож… остооо… — Птица снова издала гортанные звуки.

— Что она хочет сказать?

— Осторожно, собака. Я дрессирую ее, чтобы она встречала гостей у входа.

— Там, где мозаика? Но вроде бы есть сторожевая собака?

— Есть. Только очень старая и почти слепая. На самом деле виллу охраняют немые собаки, которых мы привязываем на ночь к каменной ограде. Я между тем не люблю собак — слишком уж они похожи на своих хозяев. Посмотри лучше сюда! — обрадовался он, указывая на целую стаю шумных птичек. — Они с островов, что на озере в Мавритании, и поют божественно. Я вывел несколько пар красивого ярко-желтого цвета, они необыкновенно плодовиты.

— Зная все про птиц, ты, наверное, мастер и готовить из них разные блюда, — невольно предположил Аврелий, намереваясь польстить страстному птицеводу. И тут же понял, что допустил грубейшую ошибку. Лицо собеседника превратилось в маску глубокой враждебности, словно патриций посоветовал ему поджарить на сковороде новорожденного ребенка.

— Конечно, в пищу вы используете других птиц! — с опозданием постарался исправить положение сенатор.

— Курятники находятся там, где живут рабы, — холодно ответил Секунд и смерил его тем же презрительным взглядом, с каким человек безупречной честности, несправедливо осужденный на смерть, посмотрел бы на своего палача. — На столе у нас есть все, что только можно пожелать, и леса вокруг полны дичи, оленей и кабанов в том числе… Для болванов, которые любят охотиться, разумеется.

На этот раз Аврелий быстро сообразил, что от его ответа будут зависеть дальнейшие отношения с этим странным человеком.

— Охотиться? О нет! Если есть какое-то занятие, которое я ненавижу всем сердцем, так это именно охота! — заявил он на этот раз вполне искренно. Потом для большей уверенности добавил малоприятные суждения об охотниках и птицеловах. Несколько успокоившись, Плавций Секунд как будто вернул ему свое расположение.

— Вполне логично, что в соответствии со своими убеждениями я избегаю, насколько возможно, есть мясо, — заявил сын Гнея.