Проклятие сублейтенанта Замфира
Шрифт:
Сейчас, когда в голове немного прояснилось, он понял, что петля всё ещё висит на его шее, а конец — в руках у Маковея, и дело не только в дьявольском цыганском проклятьи. В Чадыр-Лунге у Сырбу извлекут пулю — пулю из его револьвера. Задокументируют покушение на убийство. Амалия подтвердит любые слова мужа, а продажный жандарм может продаться ещё раз. Ничего не кончено, и жизнь Замфира по-прежнему в руках цыганского шувано — не вывернуться.
Он повёл подбородком и заскрипела кожа в глотке. Распухший язык лежал в высохшем рту, будто Замфир несколько дней скитался по пустыне. Открылась
— Дверь не закрывай.
Она радостно и немного виновато улыбнулась Замфиру и села перед ним на тот же стул, где этой страшной ночью сидел Маковей.
— Покушай, любимый! — ласково сказала она.
— Спасибо, — просипел Замфир. — Можешь принести воды? В горле пересохло.
Когда Виорика вышла из комнаты, он облегчённо выдохнул.
Глава 14
Удалился жандарм — вернулась Амалия. Непривычно тихо и невесомо проскользнула в дом. На кухне привычно оттеснила дочь, отправила кормить кашкой любимого. Маковей сидел напротив двери и внимательно следил за тем, что происходит в комнате Замфира.
— Что ты высмотреть там пытаешься? Думаешь прямо сейчас ребёночка делать будут? — едко спросила Амалия. Маковей скорчил недовольную рожу, но сдвинулся к столу.
— Ничего, пусть знают: я всё вижу. Завтрак скоро будет?
Забежала улыбающаяся Виорика за водой.
— Завял нарцисс, поливать побежала, — ехидно бросил ей в спину Маковей, сразу получил полотенцем по темечку.
— Отстань от них, сатрап! — со смехом сказала Амалия и, понизив голос, спросила: — Теперь, может, объяснишь, зачем я за жандармом бегала?
— От многих знаний — многие печали.
Ответ жену не удовлетворил. Она стояла, подбоченясь, и испытующе смотрела ему в глаза.
— Пока не скажу, кормить не будешь? — усмехнулся Маковей. — И кто из нас сатрап?
Амалия медленно помотала головой.
— А может ты — болгарская шпионка? У них это знак согласия.
— Говори, давай, а то пытку голодом применю.
— Ладно, — с притворной покорностью вздохнул Маковей. — Нечего рассказывать. Сунул ему ракии, сала, на свадьбу пригласил.
— Уж прям на свадьбу!
— А чего ждать? Сама ж говорила: жить друг без друга не могут. Ну и пущай живут. Пока ты в Казаклию бегала, офицерик наш предложение Виорикуце сделал. Я, уж прости, без тебя благословил. Но мы вечером повторим, всё чин по чину, икону целовать будут.
— А что это ты вдруг подобрел так? — подозрительно поинтересовалась Амалия.
— Да ничего. Не такая и плохая партия, если наследство посчитать. Будут внуки наши на золоте есть и в фарфоровые вазы плевать. Чем плохо? Зачем мне между ними вставать, если такая любовь?
— Ох, что-то тут нечисто, Макушор. Что-то ты не договариваешь.
— Не договариваю, — легко согласился Маковей. — Всего тебе знать не надо. Хватит веры в то, что я всё делаю ради нашего блага. Я из многих передряг нас вытаскивал, вытащу и в этот раз.
Амалия хотела бы напомнить, что он же в передряги эти семью их и ввергал, но промолчала. Покой в семье хранят не только
— Господину жандарму я как бы невзначай обмолвился, что лошадь наша второго дня в предсмертной агонии билась, и господин сублейтенант из жалости её пристрелил. Он смерть засвидетельствовал, и рану от пули в голове тоже. Обещал прислать костяника за трупом Бьянки. Сейчас я к доктору в Чадыр-Лунгу поеду, Лазареску отвезти обещал. К вечеру вернусь. Заодно с отцом Софронием о венчании договорюсь. А ты вот что… О том, что с родителями жениха случилось — ни-ни. Поняла? И про то, что Бухарест пал тоже. Ни к чему ему такие новости перед свадьбой.
— Не по-божески это, — укорила Маковея жена. — Мальчик сиротой стал.
— Ну вот и ни к чему ему лишние волнения. Давай не будем омрачать самый счастливый день в жизни нашей дочери. После свадьбы всё скажем. А ну как глупостей наделает: в Бухарест сбежит. Для немцев он вражеский офицер, для румын — дезертир. Молодые сначала делают, потом думают, и останется Виорика без возлюбленного жениха. Нет уж, молчи, как немая. Клянись!
— Да ну тебя! Не скажу ничего. Делай, как знаешь.
— Ну и славно. Теперь покормишь?
Амалия всплеснула руками, завертелась на месте. Зашкворчали на сковороде кружки кровянки. Запах жареной колбасы, утренней яичницы со шкварками, свежезаваренного цикория достиг ноздрей Замфира. В доме на Хэрестрэу никогда не пахло так восхитительно. Еду готовили в полуподвальной вентилируемой кухне, наверх доставляли накрытой плотными крышками. На большом, богато сервированном столе, по хрустящей крахмальной скатерти горничная расставляла миниатюрные китайские вазочки с душистой фиалкой. Тонкий аромат осветлённого консоме с идеально румяными крутонами или телячьих медальонов под спаржевым пюре ни в коем случае не должен был впитаться в ткань антикварных гобеленов. Завтраки здесь и дома, в Бухаресте, различались, как румяная, весёлая, полная жизни селянка и чахоточная красавица, которую любить трудней, чем восхищаться её красотой.
От голода тоненько взвыло в сублейтенантском животе. Виорика прыснула и отправила новую ложку в рот Василе. Он пытался вначале есть сам, но шутливо получил по рукам, и невеста попросила не портить ей удовольствия. Она кормила его с ложечки, пробуя губами, не горячо ли, потом он губами забирал кашу, и выходило, что они целовались даже под строгим взглядом Маковея. От этой мысли им было весело. Замфир любовался ямочками на нежных щеках Виорики, и мысль о скорой свадьбе, и об объяснении с родителями пугала уже не так сильно.
После завтрака он попытался подняться, но Маковей немедленно отправил его обратно в постель. Замфир снова остался наедине со своими думами. Больше всего его страшил разговор с отцом. Он ждал разочарование в его глазах, знал, что не сможет объяснить, зачем венчается с цыганской дочерью, ещё и по православному обычаю. Маман тоже рада не будет, но она настолько привыкла не выказывать своих чувств, что лицом напоминала фарфоровую куклу.
Ещё из головы не шёл Маковей. Василе понимал, что после свадьбы он вечно будет где-то рядом. Его близость омрачала мечты о будущем счастье.