Проклятие визиря. Мария Кантемир
Шрифт:
Мария посадила свою куклу в самый тёмный и далёкий уголок шкафа, но то и дело порывалась взглянуть на неё. Ворох одежды закрыл куклу, и лишь тут Мария целиком отдалась ощущениям такого необычного сегодняшнего дня.
После кофе и шербета Кассандра наконец поднялась и прошла в следующую, тоже выложенную мрамором, но более тёплую залу. Здесь слабый свет тоже падал через стеклянные колпачки на отверстиях в высоком круглом куполе. Но свет здесь не был таким разным, и розовые стены тепидария, или соуклука, лишь отсвечивали в этом слабом мерцании.
Кассандра
И лишь после хорошего мытья прошли они все в самую жаркую залу бани — кальдарий. Здесь было так жарко, что Марии сразу захотелось обратно, в прохладную залу с фонтаном, освежавшим воздух. Она уже не разглядывала высокий купол, тоже прикрытый крошечными стеклянными колпачками, небольшие кабины, отгороженные в разных частях огромной залы, предназначенные для особо богатых и важных женщин. Она уже перестала обращать внимание на девочек и женщин всех возрастов, снующих по зале, и думала только о том, чтобы вернуться домой.
Но старая турчанка, до плеч закутанная в яркий пештемал, взяла тельце Марии так, словно это был просто сноп или кукла, бросила на деревянную лежанку и принялась втирать в неё благовонные масла, взбивать в большой розовой мраморной чаше мускусное мыло, и скоро истома охватила Марию.
Так дышало и жило всё её небольшое ещё тело, как будто горячая волна необычайной энергии вливалась в неё. Кожа становилась гладкой и упругой, каждая клеточка словно жила своей отдельной жизнью. Никогда ещё не испытывала Мария такого удовольствия, хотя баня в её собственном доме не была для неё редкостью.
Но едва она сошла с возвышения, на котором лежала под руками старой громоздкой турчанки, а Кассандра заняла её место, как уловила резкий холод в своём сердце. Она ещё машинально подставила голову, на которую одна из невольниц водрузила крохотный тюрбан, всунула ноги в деревянные башмаки, и плечи ощутили прикосновение мягкой ткани пештемал, и глаза её уже увидели то, чего она страшилась увидеть больше всего на свете: две девочки-турчанки рвали её куклу одна у другой.
Мария ещё ничего не успела сказать или крикнуть, а ноги уже принесли её к девочкам, руки схватили сокровище и дёрнули к себе.
Девчонки от неожиданности опешили, их пальцы разжались, но уже в следующее мгновение они вцепились в куклу с новой и неожиданной силой. Но Мария мёртвой хваткой держала куклу, и девчонки рванули за руки и ноги это изделие из слоновой кости, и, слабо треснув, ручки и ножки куклы остались в их руках.
И лишь тогда закричала, зарыдала, завыла в голос Мария. Этот пронзительный крик так прорезал душный воздух самой жаркой залы, что Кассандра не помня себя слетела с галбек-таши, или камень-пуп, как его называли, пролетела через весь кальдарий и увидела свою
Девчонки-турчанки как будто испарились. А в руках у Марии лежала мокрая неузнаваемая кукла, оторванные ручки и ножки её валялись на мраморном полу.
Мария опустилась на пол, и горькие, самые горькие в её жизни слёзы полились у неё нескончаемым потоком. Она кричала так, как будто у неё отняли самое дорогое, она прижимала обезображенное короткое тельце куклы к голой груди — пештемал давно слетел с её плеч, — и слёзы падали и падали на оторванные руки и ноги куклы, лежавшие у её деревянных башмаков.
С трудом подняли Марию невольницы и Кассандра, унесли её в первое отделение бани, положили на приготовленную постель и начали утешать.
Но Мария была безутешна. Мало того, что парчовые юбки куклы теперь вымокли и сморщились, мало того, что её чудесная белоснежная кофточка была заляпана грязью и мылом, — пустые рукава кофточки ясно давали понять, что куклы больше нет.
Но Мария никак не хотела смириться с этим.
Она рыдала и рыдала, прижимая куклу к груди с таким отчаянием и с такой любовью, как будто эта кукла могла снова стать такой же красавицей, какой была.
Какой бассейн, какая козья рукавица для массажа, какие благовонные масла, если девочка рыдала и рыдала, а после вдруг впала в беспамятство. Кассандра на руках внесла её в аподитерий, невольницы принялись хлопотать возле бесчувственного тела, прибежали служительницы бани, и Кассандра велела вынести Марию на воздух, приняла её в коляску, и все долгие приготовления к бане остались без успеха.
Дома Кассандра сразу же позвала к Марии врача, их домашнего лекаря, который пользовал всех её детей и самих господ, но девочка долго не приходила в себя, и лихорадка сморила её так, что Кассандра стала опасаться за свою старшую.
Молодой грек Поликала долго слушал пульс девочки, прикладывал ухо к сердцу и только качал курчавой лохматой головой. Жар, перемежающаяся лихорадка, но сильно беспокоили его лишь эти долгие провалы в беспамятство. Нюхательные соли помогали мало: девочка приходила в себя, долго водила бессмысленным взглядом по сторонам, не узнавала даже мать и снова проваливалась в беспамятство...
Кассандра неотлучно сидела возле постели Марии, на этот раз постланной на низеньких софах, идущих вдоль всех стен комнаты, приставила к софе трёхногий низенький столик, за которым Мария обычно завтракала, и, сдерживая слёзы, отходила к широким окнам, только чтобы отвлечься взглядом от пылающего лица дочери.
Невольницы жались к стенам, готовые по первому слову бежать, выполнить любую просьбу — в доме Марию любили все за её разумность и доброту.
Забежал из селямлика и отец — Дмитрий Кантемир. В гости к нему, как и обещал, заехал Пётр Андреевич Толстой, посол России в Стамбуле, давний друг семьи и крестный отец Марии. И он, уже пожилой и громоздкий человек, сильно забеспокоился, найдя в день именин такую обстановку в доме, предлагал свою помощь и всё допытывался, отчего произошла эта внезапная болезнь.