Проклятие визиря. Мария Кантемир

Чиркова Зинаида

Но самым сложным орешком было Крымское ханство. Татары, оставшиеся после разгрома Золотой Орды в Крыму, были вассалами турецкого султана, и султан успешно использовал их в борьбе против всех соседей. И платила Россия поминки [8] крымскому хану — отвозила крымчакам мягкую рухлядь — сибирскую пушнину, чтобы не нападали они на южные границы государства. Но крымчаки, хоть и получали эту дань, то и дело набегали на соседние сёла и города, уводили русских людей в полон, захватывали добычу, и не унять их было ни силой, потому что направлял их турецкий султан, ни любыми поминками. Ясырь — добыча — была важнее для крымчаков:

они уводили скот, продавали на невольничьих рынках пленных русских людей, разоряли юг страны. Строились там укрепления, содержалась гарнизоны, властвовала поместная конница, да своеволие и удаль крымских татар не покорялись ни силе, ни договорам.

8

Поминки — здесь: дары, гостинцы.

Очень уж ловко управлял этой дикой ордой турецкий султан. Правда, крымчаки не больно-то слушались своего покровителя — иногда против его воли снаряжались в набеги, опустошали сёла и города, сжигали всё, что только могло гореть, и хоть и усмирял их султан, а ущерб они наносили такой, что стонали русские люди и бежали от крымчаков на север, от своих плодоносных и плодородных земель.

Пётр втолковывал Толстому, что султану надо держать крымцев в узде, чтобы не отвлекали они русские силы от главного — от шведской войны.

А как достичь этого, если Османская империя всегда относилась к своему северному соседу с пренебрежением, не так, как к крепкой морской державе — Англии, к вероломной и пока что непобедимой Франции, а уж тем более к Австрии, от которой турки потерпели такое сильное поражение, что забыли и соваться к её границам. Даже Голландия пользовалась у Османской империи почётом и славой, потому как голландские моряки плавали во всех морях и многие районы земли были им подвластны.

«Какова сила, такова и слава», — размышлял Пётр Андреевич над словами царя Петра. И хоть было писано в грамоте к султану, что желает Россия жить в мире и дружбе с Турецкой империей «к вящему укреплению между нами и вами дружбы и любви, а государствам нашим к постоянному покою», да ведь бумага что, вот на деле как...

И мечтал Пётр Андреевич, чтобы царь подкрепил его, посла, славу в Стамбуле победами над непобедимым Карлусом, чтобы и он, посол, мог на равных разговаривать с послами других стран, а не быть забытым и заброшенным, как посол самой второстепенной страны.

Весёлым майским днём 1702 года посольский поезд остановился у межевого столба, обозначившего границу между Украиной и Молдавией. Здесь, на Украине, Толстой чувствовал себя как в своей собственной стране, лишь унылая безлесная плоская степь угнетала его взор, привыкший к разнообразию ландшафта. А тут, у границы Молдавии, он увидел, как плавно перешла эта плоская равнина в округлые мягкие холмы, покрытые то молодыми яркими лесами, то долинами, сбегавшими между сглаженными горами. В низинах уютно примостились крохотные сёла с журавлями колодцев и цветущими черешнями во дворах мазанок, едва окружённых кривыми покосившимися плетнями.

Посольский поезд растянулся почти на версту. Впереди гарцевали на статных высоких конях гвардейцы из охраны посла, за ними на широких ремнях покачивалась карета Толстого, влекомая восьмёркой буланых лошадей с султанами на головах, потом шли повозки и коляски попроще с прислужниками, прислужницами, со снедью, с вещами и посудой, а уж дальше следовал обоз с простыми телегами, в которых были упакованы и мягкая рухлядь — дорогие меха из Сибири, и золотишко, и драгоценные камни, предназначавшиеся для подарков османским

чиновникам, визирю и самому султану. Охраняли эти телеги тоже конники, вооружённые ружьями и пиками, саблями и кинжалами. За этими телегами велено было смотреть, как за своими глазами: от подарков, которые надо было уметь вручить султанским приближённым, зависело теперь быть или не быть миру с Портой. Потому и не пожалел царь ничего для этих подарков — скупенький, он понимал, что эти дары могут сохранить много больше для России.

Толстой всю дорогу беспокоился об этих драгоценных возах, проверял посты на привалах, назначал в сторожевую охрану самых проверенных и смелых солдат.

На границе их уже ждали. У межевого столба, чисто формально обозначавшего границу между двумя странами, выстроились в почётный караул с десяток господарских солдат в высоких смушковых шапках, но вооружённых лишь старинными кремнёвыми фузеями, которые давно вышли из употребления в русских войсках, кривыми турецкими мечами да короткими пиками, положенными на сёдла. Коротконогие лошадки татарской породы, низкорослые и лохматые, почти не стояли на месте, а все перебирали ногами, готовясь к длительному бегу. Толстой знал, как выносливы и быстроходны эти татарские лошадки, и потому только взглядом оборвал начавшиеся было в отряде смешки и удивление.

Здесь, на границе, посла должны были встретить пристава султана, чтобы сопровождать его до самого Стамбула, но, сколько ни оглядывал Толстой встречавших, нигде не видел ни характерных турецких одежд, ни бунчуков — конских грив на длинных копьях. И он понял, что все разговоры в Москве насчёт этой встречи обернулись ничем. Уже этого первого условия договора султан не выполнил. Никто из Стамбула не приехал встретить русского посла.

Конники расступились на две стороны, вперёд вышел грузный человек в расшитом золотом камзоле, с седыми, развевающимися волосами. Он низко склонился перед Толстым, тяжело вылезшим из своей роскошной кареты.

— Господарь Молдавии Константин Дука кланяется тебе, великий посол, хлебом-солью, — заговорил человек мягким певучим голосом.

И тут же перед Толстым явились молодец с молодицей в ярких молдавских костюмах с роскошным караваем хлеба на расшитом рушнике.

Толстой призвал толмача, умевшего говорить и по-молдавски, и по-турецки, и тот шёпотом перевёл ему на ухо то, что произнёс залитый в золотые позументы великий ворник молдавского господаря.

Делать нечего, пришлось Толстому отломить краешек румяного хлеба, обмакнуть его в солонку, поставленную на вершину пышного каравая, и разжевать на виду у всех.

Но едва кончилась эта церемония, как Толстой приступил с вопросом к знатному молдавскому боярину:

— Почто на границе не встретили меня, яко посла великой державы, турецкие пристава?

— Не гневайся, великий посол, — опять низко склонился перед ним ворник, — не приказано султаном приезжать на молдавскую землю туркам. У нас тут своя страна, мы княжество молдавское, у нас свой господарь. А стражи наши проводят тебя до самой границы с Туретчиной и уж там с рук на руки сдадут турецким приставам.

Толстой с недоумением прослушал объяснения ворника. Как же так, с одной стороны, вроде бы Молдавия под властью султана, это его подневольное княжество, а с другой — значит, самостоятельность крайняя, коли нельзя турку появляться здесь...

Тут крылось что-то непонятное, какая-то уловка, хитрость, но пока что посол решил не вдаваться в слишком глубокие разговоры и сделал вид, что поверил этому объяснению.

— Только я не двинусь с границы, — твердо сказал он, — доколе не прибудут пристава и не будут провожать меня до самого Стамбула.