Проклятие зеленоглазое, или Тьма ее побери!
Шрифт:
– Попалась, колючка зеленоглазая, – прошептали из темноты так хрипло, что кожа без всяких смущающих прикосновений покрылась мурашками.
А потом они хлынули второй волной. Как раз от очень, очень смущающих прикосновений.
– Даннтиэль…
Из моего рта норовил вылезти один из тысячи несвоевременных вопросов, но его требовательно затолкали обратно, размазав по нёбу горячим языком.
– Потом, Эйви. Все потом, – простонал он в мой рот, жадно прижимая к себе. И настойчиво возвращаясь к тому месту, на котором мы прервались в храме.
И
Весь остальной мир вполне мог подождать. И он терпеливо ждал, будто бы застыв в золотистом джантарике пойманной мушкой.
Ждал, пока горячая ладонь мучительно медленно каталась по покрытой испариной спине… Ждал, пока Данн осыпал чувствительную кожу сильными, жадными поцелуями… Пока алчно брал свою положенную жертву, добровольную и полюбовную, скрипя старой деревянной кроватью… И скрип этот разносился по всему пустому дому сквозь настежь раскрытые двери.
– Это… так… так! – пробормотала чужим, севшим голосом.
– Божественно? – подсказал он с самодовольной ухмылкой.
Вот же божество недощипанное!
– Разве что самую капельку, – призналась смущенно.
Пригляделась к Рэдхэйвену, со всех сторон похожему на себя обычного. С привычным загаром, с колючей анжарской щетиной на щеках, с глянцевыми темно-темно-карими глазами, на дне которых игриво тлели золотистые огоньки. Разве что без следов усталости, что сопровождала его в последние дни.
– Так это все потому, что я твоя… «яра» эта? А ты немножко… бог? – я наморщила лоб, вполне готовая перейти к долгому, изматывающему выяснению отношений. Пора, наверное.
– «Разве что самую капельку», – Даннтиэль упал спиной на подушки. – Ты только не бойся, ладно? Не убегай, Эйвелин. Никогда не убегай. Рано или поздно сияние пройдет, если его не подпитывать и куда-нибудь тратить… Наверное. Наверное, пройдет, – сглотнул обреченно.
– Оно тебе чем-то мешает? – поерзала щекой по холодной подушке и подползла к Даннтиэлю греться.
У него в груди по-прежнему имелся персональный керрактский вулкан, и это единственное не давало нам замерзнуть в пустом нетопленном доме.
– Не то слово, – проворчал, хмуро поглядывая в окно. – И тебе будет мешать. Ты просто еще в полной мере не оценила… «побочные эффекты», – он повернулся и поймал мой подбородок. – Ну как, мисс Ламберт, я уже не прыщ на линяющей заднице винторогого гхарра?
– С линяющей я погорячилась, – пробубнила ему в жаркую подмышку. – Ай!
Стальные пальцы крепко стиснули то место, которое, исходя из сути беседы, должно было принадлежать гхарру. Но принадлежало-то мне!
– Тиран! – возмутилась, напрашиваясь на более нежную ласку. – Сильнейший всея и всего… Царь и бог книжного отдела…
– Ты полюбила меня, Эйвелин? – Даннтиэль приподнялся на локтях.
От
– Да, – выдохнула честно.
– Это хорошо, – он одобрительно кивнул, заливая спальню счастливым сиянием из глаз. В просторную комнату будто солнце заглянуло, внезапно обнаружившись на седом хмуром небе. – Потому что вряд ли у тебя в ближайшее время получится овдоветь. И не в ближайшее тоже.
– Я уже догадалась, да.
– Будь ты обычной дикаркой из Аквелука, еще оставался бы шанс… но не теперь, не теперь.
– Я не оставлю попыток, – хихикнула ему в шею. – У меня целый блокнот впечатляющих рецептов…
– Ты не хочешь сама ничего спросить? – он затащил меня наверх, и я окончательно согрелась.
Одни мои щеки сейчас вполне могли отопить весь дом на утесе.
– Чего, к примеру? – я почесала ногтем висок и натянула на себя черное одеяло.
– Я слышал когда-то, что девушкам крайне важно словесное подтверждение чувств и… всякое такое, – выдал он напряженно.
Сухарь хитанский. Недощипанный.
– Я не обычная девушка, сам сказал. Я теоретик. И весьма неплохой, – заявила убежденно. – Все необходимые мне выводы я уже сделала.
– Уверен, что правильные.
– Надеюсь на это, – покусала губы и присмотрелась к снова черным глазам. Магическая свето-музыка какая-то, ей Варху. – Так твоя мама, выходит… Имира?
– Я не знал ее Сиятельной богиней, Эйвелин, – сипло пробормотал Данн, плотнее упаковывая меня в одеяло. – Может, когда-то она и была наполнена светом и любовью… Но из Керракта ее прибило к берегам Эррена полностью опустошенной. И в смысле чувств в том числе.
– Ты не можешь этого знать наверняка, – протянула скептически.
Он ведь еще не родился, стало быть, всю историю знал по рассказам других. А я помнила, как люди умеют перевирать непроверенные факты и рождать неправдоподобные сплетни.
– Мать сбежала почти сразу после моего рождения. Отец рассказывал, что она испугалась, – он вздохнул так глубоко, что я покачнулась на его груди и чуть не свалилась в подушки. – Будто бы она может нам навредить. Миэль присваивала себе мое сияние, которое я, будучи младенцем, отдавал добровольно… и, само собой, по большой любви. Заполнял ее пустоту, как умел. А она принимала этот дар, пока не забрала почти все.
– Ее побег можно понять, – пробормотала задумчиво.
– Я думаю, причина была в другом. Нет более чистой, бескорыстной любви, чем любовь ребенка, – его загорелый лоб рассекла глубокая морщина. – Принимая мое сияние, она наполнялась ей. Пробуждалась… Она могла стать прежней и воссиять. Могла отказаться от божественной сути и быть просто матерью. Моей матерью, Эйвелин. Но она сбежала от такой себя.
– Испугалась?
– Ей правил гнев и жажда мщения. Она предпочла скрыться на изнанке бытия и заполнить себя чернотой. Стать самой Тьмой, раздирающей предавший ее мир на части. Она не смогла простить.