Проклятые
Шрифт:
Прежняя Мэдисон Спенсер дала бы себе труд подержать их за руку, успокоить и утешить. Но теперешняя желает им залиться слезами и побыстрей сдохнуть.
Изредка подразделение или рота моих павших армий, унаследованных у Жиля де Рэ, Гитлера и Иди Амина, заходит ко мне и умоляет дать им задание, отправить на какой-нибудь великий подвиг, который можно совершить в мою честь.
Чаще меня навещают люди, которым я рассказала, как попасть в ад. Недавно умершие, еще пахнущие похоронными гвоздиками и формальдегидом, души-иммигранты в косметике, наложенной шпателем, с уродливыми пышными прическами, какие может сделать только гробовщик (и только труп может вынести). Эти новоприбывшие
Может, мои методы и грубоваты, но мои мертвые друзья не из тех, кто веками будет сидеть в грязных клетках и проклинать свою новую реальность. Покойники, которых я обучаю, оказываются отлично приспособленными и продуктивными гражданами ада. Среди них Ричард Вольк, погибший при лобовом столкновении на прошлой неделе в Миссуле, штат Монтана. На этой неделе он ведет бывшие батальоны Чингисхана собирать сигаретные бычки, которые рано или поздно оказываются у нас, в аду. Или Хейзел Канцелер, умершая от гемофилии две недели назад в Джексонвилле, штат Флорида. Теперь она командует бывшими римскими легионами в их новой миссии: рассадить миллиард розовых кустов на месте Озера Теплой Желчи. Да, проект высосан мною из пальца – ну и подайте на меня в суд. По крайней мере народ будет доволен и занят на эоны, а успех, даже небольшой, улучшит состояние подземного мира. И самое главное, такие задания отваживают всяких прилипал и дают мне сосредоточиться на собственных планах.
Да, может, я и мертвый ребенок, которого задушили во время недопонятой сексуальной игры, но для меня стакан почти всегда наполовину полон. Увы, несмотря на мой оптимизм, Горана нигде не видно. Правда, я не прочесываю ад в отчаянных попытках его найти, даже не подумайте.
Боковым зрением я замечаю идущую в моем направлении Бабетт. В ее белых лаковых ногтях я вижу результаты своего теста на спасение.
В микрофон гарнитуры я говорю женщине средних лет, умирающей в Остине, Техас:
– Вам знакомы разводы в стиле Рино?
Я объясняю, что много лет назад паре достаточно было просто взять отпуск на шесть недель, поселиться в Неваде и подать на развод по-мирному, то есть ни одна сторона не должна обвинять другую. По аналогии я советую женщине сесть на ближайший самолет в Орегон, где легализована помощь самоубийцам. И обратного билета не надо, и к выходным успеет управиться.
– Возьмите номер в каком-нибудь роскошном отеле в центре Портленда, – говорю я, – закажите массаж, а потом попросите у прислуги побольше фенобарбитала. Проще простого! Устройте себе праздник.
Я говорю по телефону, скрестив пальцы, и клянусь, что все это правда. Честное индейское. Мое рабочее место, которое на земле сошло бы за офисный кубик, увешано символами власти: всевозможными орудиями убийства, частями тела и талисманами. Мне в лицо смотрит прикрепленный к пробковой доске, высушенный, как голова мартышки, скальп усиков Гитлера, и он совсем не вдохновляет меня на честность.
Тем временем Бабетт с тестом подходит еще ближе.
Я заверяю умирающую из Техаса, что на столе передо мной лежит ее личное
К тому же, оказывается, она лишний раз нажала на гудок автомобиля. Согласно божественному закону, объясняю я, каждому человеку в течение жизни разрешается сигналить не более пятисот раз. Хоть один гудок сверх разрешенного числа, независимо от обстоятельств – и ты попадаешь в ад автоматически. Понятно, что всем таксистам прямая дорога в ад. Аналогичный нерушимый закон применяется к выброшенным окуркам. Первая сотня разрешена, но любые окурки, выброшенные за пределами этого числа, вызывают вечное проклятие без надежды на отмену. Женщина, похоже, нарушила и это правило. Все это здесь, в бледной распечатке матричным принтером, черным по белому, вся история ее личной жизни. Бабетт уже стоит рядом, постукивая носком фальшивого «бланика», подчеркнуто глядит на запястье, хотя ее часики «Свотч» давным-давно перестали работать.
Я тяну время. Поднимаю указательный палец, одними губами шепчу «подожди», а в телефон говорю женщине из Техаса, что за те часы, что у нее остались на земле, она уже не успеет сделать ничего такого, чтобы отправиться в рай. Ей нужно подумать о своих близких, перестать перетягивать внимание на себя и позволить людям, которые любят ее, вернуться к собственным коротким, сумбурным, но драгоценным жизням. Да, пусть предупредит их, что нельзя гудеть не по делу и бросаться окурками, но потом пора двигаться дальше.
– И давайте уже умирайте! – Мой палец завис над панелью. Я прошу: – Побудьте на линии, – и нажимаю на кнопку. Повернувшись на стуле, я смотрю на Бабетт. Я приподнимаю брови, и все мое лицо превращается в умоляющую маску.
Бабетт протягивает мне распечатку. Она стукает облупленным ногтем по низу длинной колонки цифр и говорит:
– Твой общий счет виновности… вот эта цифра. – Бабетт отдает мне бумагу. – Тебе нужно подать на апелляцию.
С этими словами она разворачивается на сбитом каблуке и начинает уходить.
Последняя из кандидатов в ад, дама, которая любит сигналить и швыряться сигаретами, медленно умирает в Техасе. Ее огонек еще мигает, мигает в режиме ожидания.
Я кричу Бабетт вслед: что такое апелляция?
Бабетт уже за четыре… пять… шесть столов от меня… Она кричит через плечо:
– Тебя здесь вообще не должно быть!
Отойдя еще дальше, Бабетт снова кричит:
– Они что-то перепутали. – Она кричит так громко, что слышат все. – Сама проверь! Потому что прямо сейчас ты должна быть в раю!
Все сотрудники телемаркетинга замирают и смотрят на меня. Неподалеку стоящие наемники и толпы новоприбывших – все с отвисшими челюстями поворачиваются ко мне.
Вдруг из толпы выходит человек – не подлый пират, утопающий в крови, не старушка в своем лучшем похоронном наряде. Нет, это незнакомка приблизительно моего роста. Вполне разумно предположить, что ей около тринадцати. Она почти сошла бы за прежнюю меня, чистенькую и послушную Мэдисон в практичных мокасинах и твидовом костюме, тщательно выбранном, чтобы замаскировать пятна, которые могут появиться в будущем. В отличие от теперешней меня у этой девочки лицо и руки не перепачканы запекшейся кровью демона, а волосы аккуратно причесаны и безукоризненно уложены. Протягивая мне изящную ручку с розовыми ноготочками, девочка говорит: