Проклятый город. Однажды случится ужасное...
Шрифт:
Стоя рядом с директором у этого самого окна, она смотрела на галереи, опирающиеся на стройные колонны из резного камня, столетние деревья, безупречно ухоженный сад. Да, в самом деле, «Сент-Экзюпери» был невероятно красивым местом. Одри попыталась представить, как оно выглядит зимой, когда желтоватый свет льется из окон во двор уже начиная с четырех часов дня и призрачные фигурки учеников неслышно скользят под сводами, наполовину погруженными в туман, который целый день окутывает здание… Сегодня утром она получила частичный ответ на этот вопрос — точнее, увидела его своими глазами.
— Странная
Одри вздрогнула.
Соня стояла у нее за спиной с чашкой кофе в руке.
— Туман… — пояснила официантка.
— Да… действительно странная.
— И это еще только начало. Что до меня, я никогда к этому не привыкну. Никогда. Даже после стольких лет…
Этим утром Одри, как никто, могла ее понять. Да, разумеется, Лавилль был настоящим музеем готической архитектуры; да, ее зарплата позволяла ей без проблем снимать квартиру, рассчитанную на семью из четырех человек; да, все здесь словно дышало мягким, ватным спокойствием. Но что сказать о той непроницаемой черноте, что ядовитым облаком окутывала город?.. О тайной конкуренции влиятельных семей и их состояний, о тайных супружеских изменах под маской внешнего благополучия?..
А что сказать о совсем недавнем прошлом Лавилля? Об ужасной истории, которая кровавым пятном легла на безупречную репутацию города, доселе известного лишь своей старинной архитектурой и необычным климатом, — о детях, похищенных и убитых во время сатанинского ритуала? Заголовки газет в тот период говорили сами за себя: «ДЬЯВОЛ В СЕРДЦЕ БУРГУНДИИ»… «ДРЕВНИЕ СТЕНЫ СОЧАТСЯ КРОВЬЮ»… «МОНСТРЫ В ТУМАНЕ»… Вышли даже две или три книги, посвященные тем событиям, а недавно Одри где-то прочитала о том, что на основе этих книг в Голливуде снимается фильм (хотя действие перенесено в Новую Англию)…
Что сказать, наконец, об этом постоянном тумане?
«Да, забрать сына и бежать как можно скорее…»
В этот момент под входной аркой двора появилась мужская фигура, и Одри вздрогнула, отвлекшись от своих мыслей. Затем мужчина приблизился, и она облегченно вздохнула. Когда любишь кого-то, ты готова узнавать его в каждом встречном… И когда ненавидишь (с недавних пор она это знала) — тоже.
Теперь она могла разглядеть мужчину: кожаная куртка, черные джинсы, тяжелые ботинки, черные волнистые волосы, спортивная походка. Николя Ле Гаррек.
На полпути к зданию он внезапно замедлил шаг, словно не решаясь идти дальше, потом остановился под сводом галереи и поднял голову. Одри показалось, что на его лице появилось озабоченное выражение, взгляд посуровел, лоб пересекли морщины… Но, скорее всего, это было лишь плодом ее воображения.
— А вот и мой гость, — сказала она, улыбаясь слегка натянутой улыбкой.
— Николя Ле Гаррек пришел к вам в гости? — с удивлением спросила Соня.
Одри кивнула.
— Точнее, у него встреча с моими учениками. Кажется, он — старый знакомый Ант… месье Рошфора.
Николя Ле Гаррек по-прежнему стоял на месте.
— Что он делает? — невольно прошептала Одри.
— Вспоминает, я думаю…
Одри повернулась к Соне.
— Он здесь учился, — пояснила официантка. — В то же время, что и Рошфор. Кажется, они даже были одноклассниками. Наверно, поэтому он и согласился встретиться с учениками.
Одри пристально взглянула на профиль женщины, стоявшей рядом с ней, — та была похожа на Шелли Уинтерс в «Приключениях „Посейдона“».
«Почему?» — чуть было не спросила она. Что удивительного, если писатель приехал в родной город, в котором он вырос? И почему Антуан не сказал ей, что знаком с Ле Гарреком со школьных лет?..
Но Соня уже вернулась к барной стойке. А Николя Ле Гаррек направлялся в сторону кафе.
Это был привлекательный мужчина. У него были красивые руки, сильные и изящные одновременно, и теплая улыбка — словно в противовес излишне сумрачному взгляду. Одри была удивлена: она судила по его произведениям и представляла себе типа с наружностью голодного вампира, а не этого молодо выглядящего, одетого в спортивном стиле человека, обладающего природной элегантностью. Хотя ей бы стоило об этом догадаться еще во время телефонного разговора, когда она позвонила ему, чтобы пригласить на встречу с учениками, — он оказался вежливым и вполне демократичным собеседником. И потом, разве Стивен Кинг — монстр? Разве Томас Харрис — каннибал?
Они сидели за одним столиком вот уже несколько минут. Ле Гаррек с аппетитом ел круассан и прихлебывал кофе. Одри смотрела на мужчину, чувствуя некоторое смущение и напряженность — не столько из-за того, что он был известен, сколько из-за того, что он был талантлив: Одри была из тех людей, кто испытывает к писателям глубокое почтение, догадываясь о том, сколько труда, горечи и одиночества стоит за каждой книгой.
— Ну, расскажите, как это обычно происходит? — спросил он в перерыве между двумя глотками кофе.
— Все довольно просто. Ученики будут задавать вопросы о вашей работе, о писательском вдохновении… И о самой книге. Она им очень понравилась.
— Их будет много?
— Примерно сотня, насколько я знаю…
— Хм… А сколько всего учеников сейчас в «Сент-Экзюпери»?
Одри почувствовала, что краснеет. Она поняла скрытый смысл его вопроса — «почему не всех учеников пригласили на встречу?»
— Я вас уверяю, количество не имеет никакого значения, — заверил Ле Гаррек. — Я прекрасно понимаю, что автор триллеров — это не тот писатель, который может пользоваться доверием у всех без исключения учителей литературы.
В его интонации звучала полускрытая насмешка. Во всяком случае, никакой горечи он не испытывал. И кстати, он был совершенно прав: большинство ее коллег испытывали к его книгам обычное для своего статуса презрение, отчего отклонили приглашение Рошфора прийти на встречу.
— Я… мне очень нравится то, что вы пишете, — сказала она, словно извиняясь за остальных.
— О, в самом деле? Мне очень приятно это слышать.
— Да, в том числе и самые первые романы…
«Особенно они», — хотелось ей добавить, но в этот момент Ле Гаррек рассеянно отвел взгляд, отчего Одри почувствовала раздражение: с какой стати она тут перед ним распинается? Подписанные псевдонимом два первых романа были наиболее горькими — и наименее понятыми публикой.