Проклятый род. Часть II. Макаровичи.

Рукавишников Иван Сергеевич

– Не в себе. Заговаривается. Регалии без нужды носит. Забота нежданная. Страшное чудится. Господи пронеси!

Раисе Михайловне Семен говорит-шепчет что-то.

– Да, да.

На потолок поглядывает, к топоту ног там далеко вверху прислушиваясь.

– Прощайте Раиса Михайловна. Поеду домой я. Вредно это мне. Сердце у меня, знаете... Прощайте, господа.

– Уезжайте, Семен Яковлич. Уезжайте с Богом. Карету Семену Яковличу.

– А вы бы в сад. В сад. Оно лучше.

– Куда? Глава фирмы на своем посту должен быть. Предначертание его превосходительства... А сгорит, на то страховка. В культурном государстве живем.

И задремал Корнут сладко, успев ручкой махнуть убегающему Семену.

– Иди уж...

Гервариус сначала затрусивший, принялся хохотать,

чуткий сон господина своего ублажая; и старовера Деткина за полы сюртука ухватил.

Суетня по дому. Какие-то люди нежданные через залу пробегали.

– Макар Яковлич! Макар Яковлич! Уйдите с балкона. Упадет - убьет... В сад идем. Ну, в дом идите.

Отогнал Раису. Вниз в собравшуюся толпу небольшую кричит:

– Эй, вы там! Чего зеваете! Театр вам здесь? Или помогать, или прочь отсюда! Дворники, эй! Во двор их, гони! На машину, на машину! Качать! Качать! А кто не хочет - в шею его, в шею! К черту, к черту!

Вырвалось пламя узким языком, длинным, черный дым высоко! отбросив. Топоры стучали неистово. Слесарь дома Макарова с первых минут принял власть над слугами. Покрикивал то весело, то грозно; брандспойт сверкающий в пасть алую направлял, дымящуюся одежду свою часто поливая.

За час несколько звеньев крыши разобрали. Повисли черные гудяще звякающие полосы железа. Пламя задушенное огоньками дымны­ми шипящими тщетно разбежаться от зорких глаз пыталось.

Сразу с двух концов Набережной грохот колес многих, железо-оковных. И гудки нагловластные. Толстому кучеру быстро передал брандспойт свой слесарь закопченный, по балке к парапету добрался. Перегнулся. Кричит. И голос властный:

– Макар Яковлич! А, Макар Яковлич!

– Чего тебе? А?

– Извольте не пускать тех вон разбойников! Ворота запереть! Ворота запереть прикажите!

– Что? Что? Как, черт тебя возьми... В уме ты? Как так?..

– А так, что эти архаровцы первым делом стекла перебьют... Порубят без толку незнамо что. А что от топоров ихних уйдет, то водой перепортят. Им только казармы заливать. А эндакий дом, как наш,

они отделают так, что не узнать. Похуже пожара. А нам, Макар Яковлич, и работы-то всей на полчаса осталось. Сбили уж полымя-то. И чего они к шапочному разбору катят...

– А справитесь вы там?

– Справимся, ей-ей. Как перед истинным.

Перекрикивались над близким грохотом мчащихся в атаку с двух сторон коней.

Секунды раздумья. И прыгнул Макар к поручням балкона.

– Эй! Эй! Запирай ворота! Запирай тотчас!

Медленно, без скрипа катясь по рельсам железным, обе створки ворот литых затворились. Щелкнул замок.

– В дом не пущу! Не пущу! Стойте здесь, ждите, коли уж опоздали. Через час сами не справимся - тогда милости просим... Эй! Эй! Феоктист! Через час чтоб и дыму не было! Справитесь - сто рублей вам. Через час! Слышишь, что ль? По часам замечаю.

– Покорно благодарим.

Охрипший крик слесаря из-за высокого парапета.

Через час сладко похрапывал Корнут за запоздавшим ужином, слыша близкую бурю речей Макаровых.

А буря та была и гневлива, и ликующа.

Яша хмурый старался взорами встретиться со взорами Антоши и означительно мигал. Как только можно стало, встал, простился Яша, Антошу увлек.

За дверьми:

– Уф! Слышал? Не могу я. Пойдем! Нет, не ко мне. Поверху maman обход сделает через полчаса. Вниз!

– О, как я зол! О, как я зол!
– в комнате львиной, на диване катаясь, кричал Яша.

У стола своего сидя, на брата старшего не глядя, своим каким-то новым, тусклым горем полный, помимо пламени свечей глядел Антон в далекое. В далеком видел Виктора, далекой любовью сгорал.

– Ты-то пойми, Антоша, ты пойми, что уйти, отстраниться от этого я не могу, психологически не могу. Должен я все это видеть, все это слышать. Тянет меня, как какого-нибудь честного солдата на защиту родины. Все думается: уберегу лишнюю сотню тысяч, вырву из бездны, отговорю, докажу. Отговоришь его! Слышал сегодня? Уж телеграмму Знобишину послал. И опять я как мальчишка. Цыкнули на меня - и молчок. А все maman. Я бы ему доказал. Железные стропила! Да знаешь ли, во сколько эта затея влетит! На такой дом! С флигелями!

С конюшней! О, как я зол!.. Ай-ай, Антоша! Что я подумал... Лазарево! Лазарево! Понимаешь? Что, как он и в Лазареве железные стропила? Конечно! Конечно! Глаза его вспомнил. При мне он только не сказал. Решил он! Наверно, решил! О, как я зол! Доказать! Разбить в пух и прах. Антоша! Пойми ты,- что значит железные стропила в Лазареве! Ведь там черт знает сколько тысяч квадратных сажень крыш. И все новое еще. И все ломать. О! О! А Лазареве не город. Туда как в яму. Какие хочешь стропила, а случись продавать, никто рубля не прибавит. Расценка простая. Как в яму, как в яму! А он: как Исаакиевский собор! А он: чтоб до второго пришествия! Ох и уж это мне второе пришествие. Антоша! Слушай ты, Антоша! Антошка! Решил ведь он... Пойми: и в Лазареве решил. Знаю я его. По глазам... по глазам видно. А ведь в Лазареве только что стройки прекратились. Только что. Нечего больше и негде. А тут... О, проклятый пожар! Хоть бы весь дом сгорел, меньше было бы убытку. Антошка! Чего молчишь? Ведь, общее это наше!.. Стой-стой! Идея. Заметил ты, как он ликовал? Заметил? А теперь сопоставь с тем, с третьево-дняшним, со словами maman: к Доримедонту Яковлевичу больше не езди; доктор не велел беспокоить. Да! Без тебя это было. Я думал: спроста. Ан неспроста! Доримедонт Семену о племянниках с моих слов. А Семен, значит, maman. Ну, а maman... То-то комендант таким героем... Весной еще проговаривался, что зарвался с Лазаревым. И ведь словно именинник он сегодня за ужином. Понимаю! Помог ему пожар. Ведь без построек настоящих он который месяц томится. Тут подкрасить, там подмазать. Не того ему надо. Ему на полмильона надо! Для пищеварения. Он, может, давно уже эти дурацкие стропилы надумал. Только как ни с того ни с сего дом ломать? А тут этот идиотский случай. А Доримедонтовы мильоны он как у себя в кармане ощущает. Поскорей бы их пристроить понелепее! Антоша! Пропало наше дело, Антоша! Как на ладони вижу. И там и здесь трещит. Не кисни ты! Не кисни хоть сейчас. 3ол я. Кусаться хочется. Пуще не зли. Очнись! Где у тебя ликер какой-то? Вчера угощал. Все равно сна нет. С вами тут полунощником сделаешься. Как Корнут. А заметил ты: с Корнутом неладное творится. И мне в ярмарке рассказывали про какую-то француженку. И про разные дебоширства. В орденах к нам приезжает. Ну, и семейка! Я дядю Семена так, легонько, спрашивал. А что? говорит. Ты про что? говорит. Так ни с чем и отошел. О! О! Хитер тоже Семен. Maman да он. Пожалуй, скорей с комендантом сладишь. Конечно, если бы он один. Но в том и беда, что умеют же они на него влиять. Оба. Сколько раз замечал. И никто больше не умеет. Никто.

А Антон уже ликер из библиотечного шкафа принес. И две рюмки. Быстро так. И брату налил. И себе. Свою уж выпил. Налил еще.

– Пей, Яша. Вкусно.

– Ладно. Выпью. А ты что это, Антоша, будто пить привыкаешь? Тогда вот тоже. А?

– А что же? Хотел бы привыкнуть по-настоящему. Полюбить то-есть. Это не плохо. Люди глупые - плохо. А это неплохо. Только не могу я. Четыре раза пробовал чтоб до пьяна. Не выходит. Тошно. И еще скучнее потом. То-есть еще тоскливее. А хотел бы я уметь пить, как Корнут?

– Многообещающее желание. Так-таки как Корнут.

– А что же? Корнут счастливее их всех. И потом дай ты Корнуту хоть какое-нибудь образование... Да нет. Не хочется мне про то говорить.

– Про что про то?

– Про наших.

– Про каких про наших?

– Да про всех. Говорю ли, думаю ли долго, потом будто пух в голове. Будто открыл кто-то череп, мозг вынул и пуху наложил. Противно. И твое про коменданта противно. Другим жить надо.

А ты чем живешь?

– ...Так.

– Книгами, что ли? Так и я книгами жил и живу. То есть не книгами, а с книгами. Так правильнее будет. В тихую минуту книги. Вот человек один, а хочется ему черт знает кого - книги. В здравом рассудке и твердой памяти решил человек предпринять что-нибудь, требующее специальных знаний - книги! Вот что книги. Для жизни книги. Для жизни! Куда же они еще? А если жизнь для книг, если жизнь для искусства, скажем, то это... это черт знает что. И не профана речь слышишь. Сам комендант, судия нелицеприятный, не раз кричал про меня: высокообразованный.