Проклятый
Шрифт:
– К тому, что ты раскаляешься день ото дня. Ты не выдержишь, если не принесешь эту жертву по доброй воле. Как приношу я. И Аррэтан.
– Жертву? Дингхор…
– Да, мальчик. Будь Ранатор жив, я с радостью назвал бы тебя сыном, а моя дочь – мужем. Но сейчас мы не властны поступать, как хотим.
Кар долго сидел, привыкая к новой тяжести в душе. Мир снова оказался не таков, как он думал. Неужели так будет всегда?
– Ты открыл передо мной двери рая, – сказал он, наконец. – И запретил в них входить.
– Да, – просто ответил Дингхор.
– Я сделаю, как ты велишь. Даже если для этого мне придется уйти из племени.
– Нет, Карий. Твое место здесь. Ни я, ни Аррэтан не простим себе, если
– Другими словами, я должен сам вырвать себе сердце, при этом остаться живым, да еще сделать вид, что мне нравится?
– Вижу, теперь ты меня понял, – усмехнулся вождь.
Светлый Бог, к которому обращались в молитвах равно аггары и жители Империи, решил наконец подарить народу еретиков немного мира. Весна перетекла в лето, а вести, что доходили кружным путем, оставались добрыми: герцогиня Тосская проводит время в увеселениях, меняя любовников чаще, чем наряды; император Эриан женился, и супруга его в тягости, так что мысли императора, да и всех подданных, коли на то пошло, заняты скорее дворцовой спальней, чем далекими восточными землями. Поговаривают, Верховный жрец недоволен, призывает императора раз и навсегда очистить Империю от скверны; император же покамест отделывается шутками – мол, мыслимо ли оторвать мужчину от молодой жены до рождения первенца? Жрецу император при всех оказывает величайшее почтение, называет отцом и опорой Империи, и что в совете, что на приемах, Верховный жрец подает голос едва ли не прежде самого императора.
Кар слушал и презрительно усмехался, но в душе росла горечь. Хорошо, что вечно гонимым аггарам дана передышка. Но долго ли длиться покою, если Эриан под пятой жреца? И, коль скоро императрица к весне разрешится наследником, на радостях не отправит ли названный брат войска, снова, в который раз, собрать кровавую дань с непокорных? Тогда – что?
Века преследований научили аггаров осторожности, многие разделяли опасения Кара. Другие же, устав от постоянной борьбы, просто радовались. Сегодняшнему дню, лету, щедрому дождем и солнцем, тучным пастбищам, зревшему на полях хлебу. Миру. Кар понимал их. Такова человеческая душа, не может вечно жить в страхе. Устает, ищет утешения и простой жизни. Чанрет судил строже.
– Как бараны покорные, – с отвращением говорил он. – Жуют траву и не видят, что на них уже точат нож.
– Может, и вправду оставят в покое? – сам себе не веря, спрашивал Кар. – Что за радость убивать невинных?
Чанрет косо взглядывал из-под светлых бровей.
– Заступаешься? Сам-то много хорошего видел от своего императора?
«Видел», – хотел ответить Кар, но слова застревали в горле. Что говорить, коль цена доброты и ласки – позорная казнь или бегство, тьма за спиной и кинжал у детской груди? Нет. Империя – враг, враг жестокий и безжалостный. И прав Чанрет, с врагом разговаривают мечом или стрелой. Но и Дингхор прав, что не хочет допускать кровопролития. Оба знают свою правоту, и только Кар – как былинка на ветру, мечется, раздираемый дружбой, преданностью вождю, любовью к Аррэтан…
Держа слово, Кар почти не видел девушку. Встречаясь изредка, за работой или у вечернего костра, оба смотрели в сторону. Свадьба все откладывалась. Кар не знал, почему, и страдал оттого еще сильней. Порой казалось – скорей бы, нет хуже напрасной надежды. В такие минуты он готов был идти к Налмаку, требовать, чтобы тот взял ее, не тянул, раз уж так надо. Но время шло, и Кар снова, против воли, принимался мечтать, и тогда грядущая свадьба казалась ему грядущей казнью.
У Дингхора между тем были свои заботы. Чанрет не терял времени. Скоро в каждом доме, у каждого очага велись жаркие споры, и все больше народу склонялось на сторону Чанрета. Часто, как спадет дневная жара, у края селения спешивались небольшие отряды. Гости скрывались в доме Чанрета, за ними
Разговоры часто затягивались до утра. Все те же – кровь убитых зовет к отмщению, аггарам пришло время забыть распри, только вместе они одолеют Империю, положат конец власти жрецов…
Кар молча слушал. А потом, неохотно пересказывая Дингхору ночные речи, всеми силами старался не показать, что все больше верит им. Но разве обманешь того, кто читает в душах, как иные в книгах? Дингхор мрачнел, а Кар, виноватый и несчастный, замечал, как все сильнее дрожат руки вождя.
И случилось то, чего Кар боялся и ждал с замиранием сердца. Дингхор объявил о свадьбе своей дочери с Налмаком. Обычно не склонный торопиться, вождь, словно расплачиваясь за промедление, дал всего два дня на подготовку торжества.
При объявлении Аррэтан стояла под градом поздравлений, расправив плечи, как и положено дочери вождя и невесте его преемника. На губах ее играла гордая улыбка. Но Кар, мрачной тенью притулившийся за спинами гостей, видел, как нервно сжимаются и разжимаются пальцы под праздничной накидкой из собольего меха, и чувствовал острее, чем свою обиду, ее тоску и покорность. Налмак – рядом с похудевшим вождем он казался огромным и кряжистым, как бык – излучал спокойную уверенность. И ни разу не взглянул туда, где плечом к плечу с Каром молча хмурился Чанрет.
Поздравления отзвучали – на сегодня. В день свадьбы их будет много больше. Гости стали расходиться. Ушел и Кар. Погруженный в мрачные раздумья, он не заметил, что шагает рядом с Чанретом, пока не очутился у входа в его хижину.
– Зайдешь? – спросил Чанрет.
Кар пожал плечами. Шагнул за другом в теплый полумрак.
– Дингхор торопится поставить Налмака, чтобы не дать укрепиться мне, – раздумчиво протянул Чанрет. – Но к чему такая спешка? Разве он болен? Он плохо выглядит. Ты не знаешь? Кар!
Голос друга скользнул мимо, Кар не понял ни слова. С резким возгласом Чанрет схватил его за плечо. Развернул ко входу, при солнечном свете вгляделся в лицо.
– Дурак, – выдохнул он. – Какой дурак! Что ж ты молчал? Зачем позволил?!
– Что я мог?! – с отчаянием воскликнул Кар. – Что!?
– Поговорить с ней! Не такой отец Дингхор, чтоб принуждать ее силой, если она выберет тебя! Боже, Кар, ты ведь ему как сын! А я… На моем пути не стоял бы этот медведь Налмак!
Впервые Чанрет прямо сказал, что хочет быть вождем. Чувствуя себя грязным предателем, Кар тяжело выговорил:
– Я не мог. Прости, Чанрет.
– Почему? – не дождавшись ответа, Чанрет понял. Синие глаза вспыхнули гневом. – Дингхор запретил? Да?
– Да!
Кар быстро шагнул к выходу. Чанрет бросился следом. Схватил за плечо.
– Стой! Куда ты пойдешь? Ты же хуже пьяного!
Он силой усадил Кара на постель. Принес большую чашу.
– Пей. Понимаю, ты не виноват, тебе хоть разорвись между нами. Если б сказал раньше… Я бы сам поговорил с Аррэтан. А теперь поздно.
Кислое питье огнем прокатилось в горло. Чанрет опять налил, в этот раз себе тоже. Кар жаждал опьянения, и оно пришло. В голове зашумело, и все, что так долго сдерживал, хлынуло наружу. Вскоре он понял, что пересказывает давний разговор с вождем, а Чанрет слушает, хмурясь и не забывая подливать в обе чаши. Спохватившись, Кар тут же махнул рукой: все равно выходит предателем перед обоими, какая разница?