Проклятый

Мистунина Анна Владимировна

Золотой Ветер, пугающе прекрасный в звездном свете, нес их над ночной Империей. Кар не смотрел грифоньим взглядом на спящие города, не проникал в живую глубину густых лесов, не вспоминал знакомые голоса рек. Чуть-чуть стыдясь своего непрошеного подглядывания, он любовался чувствами Тагрии. Как не бывало вчерашнего безразличия. Подняв голову, девочка расширенными от восторга глазами смотрела на близкие звезды. То принималась считать их, то вскрикивала от восхищения, то шептала заученные слова молитв. Смотрела вниз – и, перекрикивая свист ветра, засыпала

Кара вопросами. Что это за огоньки? А то темное пятно? А это – светлое? А там речка, да? А мы можем долететь до моря? Как здесь просторно! Наша Империя огромная, правда? Какой ты счастливый, что можешь всегда так летать!

А когда, утомленная и пресыщенная впечатлениями, Тагрия заснула, привалившись к его плечу, Кар молча прижимал ее к себе и думал – думал о той жизни, что ему не суждено иметь. Он мог остаться с аггарами. Жениться на прекрасной Аррэтан. У него могла быть дочь, похожая на Тагрию, такая же любопытная и смелая. Или – сын. Храбрец, будущий воин. Любимая, самая желанная женщина. Друзья, братья по оружию, чуждые книжных наук, но чистые сердцем. Мудрый Дингхор, читающий в душах. И даже смерть, от старости или на поле боя, была бы чистой смертью.

Да, судьба его предсказана до рождения. Высшая магия Сильнейшего не оставила Кару иного пути. Но сейчас, держа в объятиях спасенную девчонку, он мучительно спрашивал себя: «Почему я не пытался? Почему не пошел наперекор? Почему решил, что выбор, сделанный за меня отцом – мой собственный?»

Сила – жестокое божество. На его залитый кровью алтарь Кар сложил все, что ценил в прежней жизни и саму жизнь в придачу. И получил магию. Магию, что покорила его навсегда, стала дыханием, единственным желанным сокровищем. Магия ради магии, власть ради власти. Века, тысячелетия магии – взамен жалкого человеческого века. До появления Тагрии Кар считал этот размен выгодным.

Каждое мгновение полета он чувствовал тьму возле сердца. Отец был рядом. Молчал. Быть может, ожидал решения Кара или, уверенный в своей власти, просто не беспокоился по пустякам. Но кроме давящего присутствия тьмы, было и другое: дружеское присутствие грифона согревало, дарило надежду. Не задавая вопросов, ни о чем не прося, Ветер излучал любовь, и Кар нисколько не страшился тьмы.

Под утро грифон спустился в лесу, подальше от человеческого жилья. Девочка не проснулась, когда Кар осторожно переложил ее на землю. Укутав продымленным одеялом, лег рядом. Уже засыпая, он коснулся мыслей Ветра. И растворился в теплых волнах грифоньей любви.

На этот раз охотился Кар. Скрывшись за деревьями от любопытных глаз Тагрии, он без затей воспользовался магией: отыскал в ровном сиянии зеленой жизни пугливый огонек и призвал его молчаливым приказом. Вскоре заколыхались кусты, раздвинулись, пропуская завороженного зайца. Он таращился и испуганно вздрагивал, но не пытался убежать, когда Кар поднимал его за обвисшие уши и доставал нож.

Перерезав зайцу горло, вернулся на поляну. Он боялся, что Тагрия примется жалеть зверька, но девочка лишь глянула мельком и снова повернулась к Ветру.

Сидя между грифоньих лап, она гладила упругие золотые перья, а Ветер касался клювом ее волос. Тагрия тихонько что-то говорила. Кар не слышал слов, но исходящее от обоих довольство чувствовал, даже не прибегая к магии.

– Значит, ты живешь с дедушкой? – спросил он, разделывая зайца.

Тагрия обернулась, посмотрела сквозь разделявший их огонь костра.

– Да. И еще с братом. Дедушка, он… Мамин папа, он забрал нас к себе, когда… это все случилось.

– А отец?

– Он нанимается куда-нибудь, – сказала девочка. – Потом его выгоняют и он приезжает к нам.

– Выгоняют? – переспросил Кар и тут же прикусил язык, вспомнив следы побоев. Но Тагрия ответила спокойно, как о деле привычном:

– Он напивается пьяный всегда, как только может купить вина. Кому такой работник нужен?

Кар выгребал заячьи потроха и вспоминал пятнадцатилетнего брата-принца, отродясь не ведавшего работы кроме балов и турниров, сытого, лоснящегося и готового на убийство из-за одного предательства. Познавшая голод и боль Тагрия не поднимет клинок на ребенка, пусть даже спасая себе жизнь. Не пойдет дорогой тьмы.

– Отец говорит, – сказала Тагрия, – что это все проклятие. За то, что тебе тогда помогли.

«Правильно говорит. Так, Сильнейший?»

Тьма не отозвалась, да Кар и не хотел слышать ее ответ.

– А дедушка говорит, что проклятие за доброе дело не бывает, – добавила Тагрия.

– А ты сама как думаешь?

Девочка потрогала перстень – он висел у нее на груди, привязанный шнурком из нескольких вытянутых из одеяла и переплетенных между собой ниток. Тагрия ласково погладила зеленую звездочку изумруда. Улыбнулась с лукавинкой.

– А я всегда дедушке верю.

– Спасибо, Тагрия, – сказал Кар.

– А еще ты меня спас. Если бы тебя казнили, я бы там и осталась, – она вздрогнула с набежавшим ужасом.

«Многие другие остались. И останутся…»

Но Тагрия уже стряхнула мрачные мысли.

– А маги бывают пьяницами?

– Никогда, – откликнулся довольный переменой разговора Кар. – Ни один маг не притронется к тому, что притупляет разум.

– Вы совсем не пьете вино?

– Нет. Мы пьем отвары трав, обостряющие сознание и чувствительность.

– Жаль, что мой отец не маг.

– Пожалуй, – согласился Кар, отгребая угли, чтобы разложить нарезанное кусками мясо. – Но я не уверен, что тебе понравилось бы роль дочери мага.

«Даже чистокровной».

– Ну, я хотела бы научиться магии, немножко, чтобы никого не убивать. Ты точно знаешь, что я не смогу?

– Да.

– А почему?

– Ты уже спрашивала.

– А ты ведь тоже наполовину истинный человек! Как ты узнал, что можешь быть колдуном?

– Магом. И я уже рассказывал.

– Расскажи еще, – пожала плечами Тагрия. – Пока мясо жарится!

– Тагрия! Ты совсем не умеешь молчать?

Ветер издал странный звук, удивительно похожий на смех. Тагрия привалилась к нему спиной.