Прокурор для Лютого
Шрифт:
— Если бы вместо ногтя был нож, то ты сейчас уже булькал бы теплой жижей. Все, ты уже труп, — в интонации последней фразы послышалось зловещее придыхание профессионального убийцы.
Спустя минуту Лютый уже выезжал со двора, тараня закрытую железную дверь капотом… Сзади послышалась стрельба, какие-то голоса, визг тормозов…
Максим потом часто вспоминал этот «зачет», удивляясь самому себе: как сумел протаранить ворота, казавшиеся такими прочными, как уходил от двух «Волг», столкнув одну в кювет, как получил автоматную очередь по лобовому стеклу, чудом уцелев (хотя пули и были пластиковыми),
Но самым страшным воспоминанием остался медленно затопляемый бокс — наверное, потому, что там почти ничего нельзя было сделать. А ведь сделал! — нет, стало быть, безвыходных положений!
Единственное, что он, мокрый, измученный, запомнил очень хорошо — последние слова, сказанные Рябиной — все это время он, казалось, незримо присутствовал рядом, с секундомером в руках фиксируя каждое движение:
— Двадцать две минуты сорок семь секунд. Мы просчитали все ваши действия — почти ничего лишнего. Будто бы на автопилоте…
Наверное, впервые в интонациях киборга послышалось невольное уважение — во всяком случае, Нечаеву так показалось.
А потом, пытаясь заснуть, он вновь и вновь вызывал в себе тот сон, безжалостно разбитый металлическим голосом киборга. Он вновь хотел отправиться в то время, когда еще не был винтиком секретного государственного механизма, а был самим собой, когда обращались к нему не по оперативному псевдониму, а по имени…
Тщетно. Едва Лютый положил голову на подушку, ему привиделся давешний бокс, так страшно, так неотвратимо наполнявшийся водой, но только окна в нем не было, и вода натекала в легкие, и глушила крики, и тянула на дно…
И видение это было страшно, потому что выхода не предвиделось.
Вареник, жулик Коттона, казался совершенно невозмутимым и даже флегматичным: ну, замели какие-то неизвестные, усадили в казенного «экстерьера» машину, ну, отправят в «дом родной», то есть в тюрьму…
В первый раз, что ли?
Жаль только, что не сумел встретить пахана на вокзале — да уж ничего, такой вот рамс вышел: кому, как не Коттону, понять ментовское задержание!
Сразу же из Черемушек неприметная тридцать первая «Волга» с бойцами в черных вязанных шапочках «ночь» прямиком привезла Вареника в Бутырскую тюрьму, именуемую официально следственный изолятор № 2, ее толстые стены, помнящие и Емельяна Пугачева, и белогвардейских офицеров, и «сталинских соколов», и «врачей-вредителей», и многочисленных воров с авторитетами, были для Коттоновского порученца почти что родными. Он, неисправимый рецидивист, парился тут до суда три раза — и ничего. И жив остался. И авторитет приобрел.
Привычно стоя в шмональном боксе и глядя на рекса, деловито обыскивающего его кишки, то есть одежду, Вареник был уверен или почти уверен: все обойдется и на этот раз.
Однако он явно ошибался…
После того как обязательная процедура шмона была завершена, Вареника повели не на хату, как должно было по логике произойти, а в какой-то служебный кабинет. Жулик не выказывал беспокойства: ну, может быть какой-нибудь гражданин-начальник хочет с ним перетереть, может быть, наконец предъявят
Кто их там знает, этих мусоров поганых?!
В небольшом, прокуренном помещении с единственным зарешеченным окном и невыразительной казенной мебелью сидели двое, оба были в штатском, но по коротким стрижкам, специфическому выражению лиц и особенно — по казенному блеску пуговичных глаз многоопытный блатной сразу же распознал в них ментов. Первый — высокий, с острым, костистым лицом свежемороженой скумбрии, был, видимо, старшим по званию; второй — маленький, с круглым лицом и усиками, делавшими его неуловимо похожим на помойного кота, при появлении задержанного сразу же маслено заулыбался, как старому знакомому.
— Присаживайтесь, — произнес он, кивнув на свободный стул.
Вареник осторожно опустился на стул — он ничего не говорил, не спрашивал, прекрасно понимая, что в его положении лучше молчать. Надо будет — сами начнут. Для того и привели.
Менты пока выжидательно молчали — наверняка, это были люди многоопытные, видавшие за свою жизнь и не таких, как этот жулик.
Пауза затянулась до неприличия — первыми не выдержали оперативники.
— Ну, вы ничего не хотите у нас спросить? — поинтересовался костистый.
— Жду, пока вы сами скажете, — равнодушно отвечал задержанный.
— Удивительно, — похожий на кота милиционер закурил и, предложив сигареты жулику (тот, естественно, отказался), продолжил: — человека забирают с его лестничной площадки после драки, в которой он, к тому же, несомненно был пострадавшим… Кстати, а вы знаете, кто это был? Кто на вас напал?
— Это о тех, которых ваши у джипа завалили? — безо всякого выражения спросил Вареник.
— Да.
— Понятия не имею.
— И почему завалили — тоже? — оперативник подался всем корпусом вперед.
— Вам видней, — хмыкнул блатной подчеркнуто-уклончиво. — Завалили, значит, вам эти люди не нравились.
— А когда среди бела дня людей убивают прямо на улице, а вас самих безо всяких объяснений привозят сюда, в следственный изолятор, — неужели это тоже не удивляет?
Жулик промолчал — в вопросе чувствовался явный подвох.
— Тогда я внесу некоторую ясность, — костистый закинул ногу за ногу. — Люди, приехавшие за вами на джипе, принадлежали к устойчивой организованной преступной группировке небезызвестного вам Ивана Сухарева, более известного в специфических кругах под прозвищем или, как вы любите говорить, погонялом Сухой. И если бы не наши люди…
— Из вашей преступной группировки? — арестант сознательно сделал ударение на слове «вашей». — Как это теперь называется? «Менты за беспредельный передел», что ли?
Человек с костистым лицом сделал вид, что не заметил сарказма и продолжил спокойно:
— …сидели бы вы, дорогой гражданин, в сыром подвале, и отрезали бы от вас тупой ножовкой по сантиметру в день… Так что считайте, что мы вас спасли.
— Ну, если вы довели страну до того, что единственное спасение от беспредела — тюрьма, то спасибо, — Вареник пристально посмотрел в мусорские глаза. — А постановление о мере пресечения у вас имеется? И вообще, по какой статье меня закрыли?