Прокурор для Лютого

Бутырский Федор

Деньги исчезли как дым, как утренний туман, то есть бесследно, завод разгромили поляки, и за кремлевской стеной, и в Думе, и в Белом Доме, и на Лубянке, и на Варварке высокопоставленные вкладчики-концессионеры начали валиться, как кегли, с инфарктами миокарда. У наиболее жизнеспособных началась паника. Зреет дикий скандал…

Существует, как минимум, две версии произошедшего.

По первой — сто миллионов долларов присвоил Алексей Николаевич Найденко, смотрящий Польши из Москвы, этот уркаган татуированный, ходячая Третьяковская галерея… Развел, небось, ненавистное ему государство, слил, как положено, четверть в свой воровской общак и, сымитировав похищение племянницы и свою

смерть, свалил куда подальше.

По второй — деньги находятся у Сухого. Версия интересная, хотя и довольно усложненная. Подробности таковы: так уж вышло, что Сухарев не мог организовать производство «русского оргазма» в России — это было сделано в Польше, как в стране к Российской Федерации относительно близкой и спокойной. Но контроль над проектом попал в руки Найденко, давнего недруга Сухого. Пахан наверняка не знал, кто стоит за Заводным, иначе бы сценарий был совершенно иным. Коттон должен был проконтролировать прокрутку, денег, в дальнейшем подмяв под себя весь проект (так и планировалось в Москве), но Сухой, посчитав, что он в этом спектакле не статист, а главный режиссер, изменил сценарий, сделав упреждающий ход: вступил в сговор с поляками, отдал им на разгром собственное производство в Малкиня (слава польской полиции!), преспокойно забрал деньги (мол, поляки, сволочи такие, себе забрали!), после чего исчез сам. А чтобы держать ненавистного вора в законе на коротком поводке, похитил его племянницу: мол, только пикни…

Хотя с тем же успехом в сговор с польскими спецслужбами мог вступить и Коттон.

Так что задача такова: выяснить местоположение Коттона (если он до сих пор в России) и Сухого (тоже неизвестно где может быть этот негодяй), проследить связи, попытаться найти концы — деньги, возможное применение им…

Пока все.

— А если я откажусь? — Нечаев взглянул на собеседника откровенно неприязненно. — Если я и теперь не приму такого расклада?

— Не откажетесь, у вас вновь не остается другого выхода… Знаете, никто и никогда не действует самостоятельно, — негромко произнес собеседник, поднимаясь; несомненно, последнее утверждение претендовало на афоризм.

— Но если все-таки не соглашусь? Если захочу остаться самим собой? Что — опять на зону отправите? — Лютый позволил себе закурить.

— Не откажетесь, — любезно улыбнулся Прокурор, фраза эта прозвучала настолько снисходительно-уверенно, что собеседник не смог удержаться от естественного вопроса:

— Почему вы так думаете?

— Я уже все просчитал.

— За меня? — Максим нервно сбил сигаретный пепел мимо пепельницы.

— За вас, — ни единый мускул не дрогнул на лице высокопоставленного кремлевского чиновника.

— Но почему? — искренне возмутился Лютый. — Почему вы все за меня просчитали? Почему вы решаете, что я должен делать, а чего — нет? Почему вы программируете мои действия?

Прокурор снизошел до объяснений:

— Хотите аргументы? То есть — «почему?» Пожалуйста. — Закинув ногу за ногу, он небрежно поправил бриллиантовую заколку галстука и, прищурившись, взглянул не в лицо собеседника, а куда-то поверх его головы. — Я буду задавать вам вопросы, уже зная ответы: на все вопросы вы ответите однозначно «нет» — кроме трех последних. Так вот, — внезапно рука Прокурора, описав правильный полукруг, уперлась в невидимую пространственную точку, — вы ведь не бросите Наташу Найденко, говоря высоким штилем, на произвол судьбы? Вы ведь испытываете к ней… м-м-м… Полное безразличие, ничего общего не имеющее с отцовскими чувствами? Так ведь? Ах, нет?! Вы ведь не бесчувственный киборг, вроде моего подчиненного и вашего непосредственного начальника Рябины? Вы ведь переписывались с ней, будучи

на зоне? Вы ведь спасли ее уже один раз? Вы ведь, Максим Александрович, в отличие от других, искренний гуманист, а не холодный, прожженный прагматик, как я?! Это я подхожу к жизни, к ее вопросам с калькулятором, штангенциркулем и логарифмической линейкой, а вы — иначе… Впрочем, по этому сценарию вы, Лютый, — говоривший сознательно назвал собеседника не по имени-отчеству, а по оперативному псевдониму, давая понять, что беседа переходит в русло чисто служебное, — вы, Лютый, должны видеть жизнь только в одном измерении: через оптический прицел снайперской винтовки. Как ни парадоксально, именно это позволит вам остаться самим собой… Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду — не так ли?

Максим угрюмо промолчал: возражать не приходилось.

— Так что? Теперь вы согласны? — безжалостно наседал Прокурор. — Или я неправ?!

На этот раз Лютый ответил, но глухо и печально, понимая полную и безоговорочную правоту собеседника:

— Вы меня используете… Вновь, как и два года назад.

— Несомненно, — собеседник хмыкнул — мол: «наконец-то дошло!..»

— Вы играете на том, что я не могу воспринимать всех людей лишь как обстоятельства, способствующие успеху или неуспеху вашей грязной политики.

— Несомненно. Именно на этом я теперь и играю. Хотя, позволю себе заметить, что политика никогда не бывает чистой, — казалось, Прокурора трудно было вывести из себя.

— И по вашей милости я должен влезать в это дерьмо.

— Не влезайте. Весь мир в дерьме, а вы останетесь в белом фраке и замшевых перчатках?! Я ведь не могу вам приказать, я могу лишь предложить. Не хотите — найдем другого. Но я предлагаю это именно вам лишь потому, что судьба Наташи Найденко, — кремлевский гость позволил себе едва заметно улыбнуться, — никогда не будет для вас просто обстоятельством. И это — самая большая гарантия, что вы справитесь с заданием. Ну, так что: надеюсь, теперь вы согласны?!

Глава четырнадцатая

Низкая, приземистая «БМВ-М-5» антрацитно-черного цвета с бандитской тонировкой стекол и тонкой, почти прозрачной антенной на крыше медленно двигалась в угарном чаду полуденного Кутузовского проспекта.

Рыжее июльское солнце припекало, слепило глаза, но непроницаемые тонированные стекла машины не пропускали его лучи в салон, отбрасывали озорными солнечными зайчиками на обочины, в сухой июльский воздух, в людские потоки на тротуарах.

За рулем скоростной машины сидел Лютый.

Он немного отвык от езды по запруженным автомобилями столичным улицам и пока вел свой «бимер» предельно осторожно, постоянно контролируя зеркала заднего вида — Москва всегда славилась обилием сумасшедших на дорогах. В последнее же время психов-водителей заметно поприбавилось — перед уже мигающим светофором его нагло подрезал какой-то больной на навороченной спортивной тачке — через заднее стекло уже маячащей впереди короткозадой машины заметен массивный бритый затылок водителя…

Хозяин жизни — сытый, довольный собой; такому все можно.

БМВ стоило бы поберечь хотя бы потому, что она, несмотря на свой бандитский антураж, была казенной: Максим получил ее на базе «КР» в свое полное распоряжение, так же, как и служебную однокомнатную квартиру в районе Садового кольца. Именно туда теперь и катил Нечаев — наконец-то он останется один, наконец-то над душой не будет ни лагерного рекса, ни киборга Рябины. Что касается последнего, то, во всяком случае — пока не будет.

Лютый, конечно же, согласился на предложение Прокурора — он не мог не согласиться. Улыбчивый кремлевский подлец знал его болевые точки…