Прокурор республики
Шрифт:
– Обвиняет Николай Крыленко...
Малиновский медленно приподнял голову, и глаза его на какое-то мгновение встретились с глазами Крыленко.
– Малиновский, встаньте, - сказал Карклинь.
– Не желаете ли отвести кого-либо из судей?
– Нет, - быстро ответил Малиновский.
– А обвинителя?
На этот раз он чуть помедлил, но тут же, словно стряхнув с себя груз сомнений, качнул головой:
– Нет...
– Вас защищает защитник Оцеп.
С этим молодым юристом, которому предстояло быть в процессе его противником, Крыленко столкнулся
– Обвинитель Крыленко, начинайте допрос.
– Расскажите, Малиновский, как и когда вы стали полицейским агентом?
Казалось бы, равнодушный ко всему человек вдруг начал вывертываться и врать. Он стал говорить о глубоких переживаниях, о внутренней борьбе, о мерзостях охранки, которая опутывала ядовитыми щупальцами свои несчастные жертвы.
Крыленко прервал его:
– Гнусности охранки нам известны. Но ведь вы добровольно стали доносчиком, еще будучи солдатом Измайловского полка...
– Нет, неправда...
– ...и получили тогда кличку "Эрнст".
Малиновский хотел снова сказать "нет", но вовремя вспомнил, что следователь Виктор Кингисепп показывал ему архивные документы и протоколы показаний, которые дали еще комиссии Временного правительства его бывшие шефы.
Он промолчал.
– Чем же вас так опутала охранка, что вы не могли выбраться из ее сетей? Жизни ли вашей что-либо угрожало? Свободе? Благополучию?
– Я очень мучился. Ночами не мог заснуть. Не жил, а терзался...
– Вы уклонились от вопроса. Отчего вы запутались в полицейских сетях? Вот ведь другие не запутались...
Малиновский злорадно усмехнулся.
– Не запутались? Ошибаетесь, гражданин обвинитель. В полиции мне объяснили, что страна наводнена агентами. Что измена повсюду... Чуть ли не каждый второй - полицейский осведомитель. И представили доказательства...
Зал пришел в движение. Невозмутимый Карклинь поднял руку, призывая к тишине.
– Обвинитель Крыленко, продолжайте...
– И вы решили: не я, так другой. Лучше уж я... Верно, Малиновский? Вдруг вспомнилось атласное одеяло под лоскутным. Он брезгливо спросил: Сколько же платила вам полиция за ваши... душевные терзания?
Малиновский снова замолчал.
– Вам задан вопрос, - напомнил Карклинь.
Крыленко отыскал глазами Розмирович. Положив блокнот на колени, она грустно что-то писала карандашом, не поднимая головы.
– Отвечайте, Малиновский.
– Пятьсот рублей... А потом, когда я стал членом Думы, семьсот...
И опять всколыхнулся весь зал, и опять Карклинь предостерегающе
– За нарушение порядка буду удалять. Сейчас допрашивается свидетель Виссарионов.
Под конвоем, солдатским шагом, вошел в зал человек богатырского телосложения, которому, казалось, тесен его потрепанный сюртук.
– Ваша фамилия, имя, отчество?
– Виссарионов, Сергей Евлампиевич.
– Чем вы занимались при царском режиме?
– Был чиновником особых поручений при министерстве внутренних дел, затем вице-директором департамента полиции.
О чем думал сейчас Малиновский, увидев перед собой живое напоминание о его прошлом? Не надеялся ли на то, что те, кому он доносил на своих товарищей и раскрывал партийные тайны, сумели удрать за границу, или погибли, или скрылись, или, на худой конец, будут держать язык за зубами, ограждая от заслуженной кары "агента номер один"?
Карклинь обратился к обвинителю:
– Прошу вас, товарищ Крыленко, задавать вопросы.
– А, так это вы - "товарищ Абрам"?..
– опередил его Виссарионов. Очень рад познакомиться. Когда-то я читал о вас обстоятельный доклад. Мне думается, господин Крыленко, вам не следовало бы выступать на этом процессе.
– Почему же?
– спросил Крыленко.
Виссарионов усмехнулся.
– Информация о "товарище Абраме" поступала в полицию от сегодняшнего подсудимого.
– Свидетель Виссарионов, - громко, на весь зал, произнес Крыленко, - я здесь не "Абрам" и не Крыленко, а представитель обвинительной коллегии Центрального Исполнительного Комитета, действующего именем народа. Здесь не сводят ни с кем личные счеты.
– Он сделал паузу, прислушиваясь к тому, как сильно колотится сердце.
– Пожалуйста, свидетель, - стараясь сохранить спокойствие, сказал он, - расскажите трибуналу, что вам известно о подсудимом.
– У этого человека, - сказал Виссарионов, указывая на Малиновского, было три клички: "Эрнст", "Икс" и "Портной", и он был гордостью нашего департамента.
– Платной гордостью, - уточнил Крыленко.
Виссарионов пожал плечами.
– Всякий труд вознаграждается, гражданин обвинитель.
– Донос на товарищей вы считаете трудом?
Раздались смешки и тут же смолкли: шутка была слишком горькой.
– Все зависит от термина, гражданин Крыленко.
И от точки зрения. Вы называете это доносом, я - благородным исполнением патриотического долга.
– Да, свидетель, - сдерживая гнев, подтвердил Крыленко, - все зависит от точки зрения. Вы считаете благородным душить народ, а для нас благородно то, что служит борьбе с такими душителями, как вы.
Для вас этот зал был благороден в ту пору, когда здесь судили революционеров. Для нас же - когда революция судит в нем своих врагов. Благородство, между прочим, не нуждается в подлогах, в обмане. Вы же действовали подкупом, провокацией, шантажом. И патриотические деяния провокаторов держали в строжайшей тайне, чтобы страна не узнала своих героев...