Прокурор республики
Шрифт:
– Тебе понравилась речь Романа?
– спросил он, незаметно высвобождая шею из шерстяного плена.
– Нет!
– Я это заметил. По-моему, в последнее время ты стала к нему слишком пристрастной.
– Критичной не значит пристрастной.
– Допустим, - согласился Крыленко, придерживая рукой то и дело грозившую улететь кепку.
– Но согласись, речь его была смелой и яркой.
– Не яркой.
– Розмирович пыталась найти точное слово.
– Пышной... Да, пышной. И дерзкой... Он бравировал бесстрашием, а по существу ничего не сказал.
Подразнил,
"А ведь Лена права", - подумал Крыленко.
– Бывают речи более удачные, а бывают и менее, - возразил он, стремясь продолжить этот разговор.
– Дело не в удаче. Дело в линии. Ораторский дар от него как раз никто не отнимает, - Ей давно хотелось поделиться с Крыленко тем, что ее волновало, но она все сдерживала себя: речь шла о товарище, о человеке, облеченном высоким партийным доверием, не следовало спешить с подозрением даже в разговоре с близким другом.
– Ты не замечаешь ничего странного в поведении Романа?
Крыленко знал слабости Малиновского: его честолюбие, заносчивость, хвастливость. Подчас из-за этого между ним и товарищами по фракции возникали конфликты. Но странности в поведении?!.
– Что ты имеешь в виду?
– Он стал слишком часто отлучаться из Петербурга...
Крыленко пожал плечами.
– Но это же естественно! Владимир Ильич все время напоминает: место депутата-большевика не в думских кулуарах, а среди рабочих. Мы стараемся, чтобы депутаты ездили как можно больше...
Розмирович нетерпеливо перебила его:
– А ты не заметил, что, как только он уезжает из Петербурга, начинаются аресты? Берут как раз тех, кого он знает.
От неожиданности Крыленко даже остановился.
– Значит, ты думаешь?..
– Я ничего не думаю, - поспешно сказала Елена Федоровна, - я только рассуждаю вслух... Когда этим летом меня задержали в Киеве... Словом, о моей поездке знал Роман.
– Не он один, - напомнил Крыленко.
– Верно. Но жандармам было известно, что я - Галина. И про Шотмана, к которому я ехала на нелегальную встречу. Не кажется ли тебе, что совпадений слишком уж много?
– А ты не боишься попасть в плен единственной версии?
– ответил он вопросом на вопрос.
– У этих совпадений могут быть разные причины.
– Бесспорно, - согласилась Розмирович.
– Но и ты не спеши с возражениями. Слушай дальше. Эта история с арестом Свердлова. Ведь ясно же, что ктото его выдал. Можно по пальцам пересчитать всех, кто знал, что он в Петербурге. Тем более на какой точно квартире.
– Методом исключения нетрудно добраться...
– подсказал Крыленко, но Розмирович снова перебила его:
– Именно так я и поступила. Остаются только двое:
Малиновский и Петровский.
– Петровский начисто отпадает!
– воскликнул Крыленко.
– Разумеется. Значит?..
Крыленко молчал. Конечно, подозрения Галины серьезны. Но чувство доверия к товарищу, соратнику по партийной борьбе, было сильнее.
– У тебя есть что-нибудь еще?
– спросил он.
Она ответила не сразу;
– Боюсь, это покажется мелким... Его загадочные визиты по вечерам...
Крыленко поморщился.
– Неужто мы унизимся до того, что будем подсчитывать, на какие деньги наш товарищ купил лишнюю сорочку?
Розмирович всплеснула руками.
– Ну что ты говоришь, какая сорочка!.. Жизнь каждого из нас на виду. Хорошо это или плохо - ДРУГОЙ вопрос, но факт остается фактом. Я знаю твои доходы, ты - мои. У Малиновских же бедность показная. Нарочитая. А самочувствие людей с достатком.
Разве не так?
Ему вспомнилась история с атласным одеялом, которой он было не придал значения. Теперь он мысленно добавил ее к перечню подозрений.
Узнать о предательстве друга всегда трагично. Трагично и больно, Но на этот раз шла речь не о личной трагедии. Малиновский занимал в партии один из крупных постов. Едва ли были такие секреты, которых он не знал. Или не мог бы узнать...
– Давай оставим этот разговор между нами, - предложил Крыленко. Надеюсь, ты ничем не выдашь себя перед Романом? А Ильичу надо сообщить срочно.
Пусть подумают и проверят.
В эту ночь Крыленко не мог сомкнуть глаз. Он лежал, подложив руки под голову, и снова перебирал в памяти те доводы, которые приводила Галина.
Иногда ему казалось, что фактов достаточно, что надо срочно предупредить всех товарищей, требовать партийного суда, сменить явки и адреса. Но он тут же останавливал себя, понимая, что улик, в сущности, нет и что полиции только на руку, если большевики начнут подозревать друг друга, если атмосфера товарищества сменится атмосферой сомнений.
Неужели Роман выдал Свердлова? Своего близкого друга... Но и другом, возможно, он стал не по зову сердца, а по приказу охранки.
Вспомнилась история этого ареста. Свердлов бежал из ссылки. Его могли переправить за границу, но он возражал: "Здесь, в Петербурге, я нужнее всего". Поддержал Малиновский. И предложил укрыть его у Петровских. "Туда не придут, - сказал он.
– Петровский - депутат, его квартира пользуется неприкосновенностью. А разрешение на обыск может дать только Дума. Обсуждать будут день, а то и два, так что в случае чего успеем перебросить тебя в другое место".
Это было разумно. Свердлов согласился.
Его арестовали в ту же ночь. Без всяких разрешений. Не заботясь о том, у кого какая неприкосновенность. Ворвались - и увели.
Впрочем, и это не довод: Свердлова мог выследить какой-нибудь шпик.
Крыленко встал, зажег ночник. Разыскал стенограмму речи Петровского Григорий все-таки настоял, что выступит именно он. Прекрасная речь! "Уж не полагаете ли вы, господа, - бросил он в лицо Думе, - что ваша преданность правительству избавляет вас от слежки? Что полиции неизвестно, кто у вас бывает, где вы бываете, с кем встречаетесь и о чем говорите? Вся ваша жизнь проходит под неустанным наблюдением охранки, то есть тех как раз лиц, которые всегда набираются из самых гнусных подонков..."