Пролог (часть 1)

Боровик Генрих Аверьянович

Он замолчал. Потом, видно, все-таки решил продолжить.

— Тут дети. Два парня, две дочки. Дале — боле. Выросли робяты, женились. Молодежь наша молоканская теперь усе на американ перешли. И работают на американов. И обычаи. И об религии так, не строго. Держать религию чтобы в точности — но. Я вот держу. Все грят, сбрей да сбрей бороду. А у меня язык хороший. Вот чуток-почуток всех и переговорил. Не сбрил до сих. Арестовали. Год в тюрьме просидел. Но вот живой. Не за бороду, правда. В армию меня драфтовали. А я не ишел. Вот за что.

Старик рассказывал плавно и весело.

— А насчёт вас я сразу признал. Кэмера у вас русская. Я видел такие. Значит, писатель? Писать будете?

К нам подошли вдруг парень с зонтиком и

девушка с собачьей цепочкой на шее.

— Старик, трава есть? — спросил парень.

— Да что вы, милые, я травой не занимаюсь. Идите себе, бегайте.

Парень и девушка не стали возражать. Снова принялись бегать вокруг поляны.

— Неприкаянные, — покачал старик головой и придвинул баул из желтой кожи. — Откуда взяли, что я травой занимаюсь? Травой они марихуану называют. Или ЛСД. Усе равно. А иногда грят — «кирпич» или «топ». Что за «топ» — неизвестно. Но все одно. Нет диференса. «Траву» открыто продают. Так и написано на шопе — «есть трава». Лавку закроют, запретять «траву» продавать. На другой день на том месте надпись — «есть топ». Или — «есть кирпич»…

— Ну и что ж вы о них думаете? — спросил я.

— Так ведь хорошая была мечта-то. Хорошая. Искренняя. — Он зевнул и перекрестил рот. — Да ведь куда сунулись-то, куда сунулись? Рази против такой силищи попрёшь?! — Он вскинул бороду куда-то по направлению к городу, к Юнион-скверу, к Гэри-стрит. — С цветочками-то в волосах! Они сюда с любовью, с добром. А вокруг-то зло, хэйт, ненависть. Они теперь с ножами ходят. Раньше от чужаков защищались, теперь друг от друга. Они, сюда — без денег. Мол, не надо деньги. Хотим сами собой. А тут на них усе. Бог ты мой. И кино сымають. И ваш брат ньюспейпермен понаприехал. Ну и пошло, и пошло. Теперь посмотри. Одежду продаёт рич — богатый. Плакатами торгует — рич. Туристам себя показывают — рич. Наркотики. Ну и воровство пошло. И киллеры — убийцы. То в Нью-Йорке, то здеся. Зло вокруг. Да разве против такой силищи с цветочками удержишься? Вот и выскребли мечту, выскребли…

* * *

Я улетал из Сан-Франциско утром. В маленьком зале ожидания, откуда подвижный, на колесах, хобот-коридор ведет прямо в самолет, сидел на поролоновых диванах деловой люд в темных костюмах. Сидели также вездесущие американские старушки-болонки с могильными холмиками искусственных цветов на розовых париках. Все было чинно и прилично.

И вдруг в этот сверкающий чистотой зал вошел хиппи. Он был, как и полагалось, длинноволос, бородат и тёмно-очкаст. На нём была цветастая рубашка навыпуск и невероятно грязные джинсы. В одной руке он держал гитару в футляре. В другой — большую суковатую палку. Палка была из настоящего тика. Такие в Сан-Франциско стоят по 18 долларов 99 центов. Грязь на джинсах тоже была отличнейшего качества. Она не пачкается и не линяет. Замечательная химическая грязь. Её наносят на штаны художники-декораторы. Недешёво стоят такие замечательные штаны.

Музыкант предъявил два билета первого класса.

— Кто с вами, сэр? — почтительно наклонил набриолиненную голову служащий авиакомпании.

Музыкант улыбнулся и похлопал рукой по футляру.

Служащий с почтением оформил два билета. Приличные леди и джентльмены с немым восхищением рассматривали человека в грязных джинсах.

В самолёте сквозь дверь, ведущую в первый класс, я видел, как музыкант сел в кресло, а в другое кресло, согласно купленному билету, поставил гитару.

Я раскрыл цветастую книжицу, купленную в аэродромном журнальном киоске. Книжица называлась «Как стать хиппи. Практическое руководство». Она была удобного формата — можно положить в карман. На второй странице я увидел рисунок-схему «что носить хиппи» — какие джинсы, какие бусы, какие сандалии, что надо нарисовать на щеке и какая татуировка рекомендуется на плече. Впрочем, насчет татуировки в пояснительном тексте было сказано следующее: «Настоящую татуировку, конечно, наносить не имеет никакого

смысла. Во-первых, эта операция в достаточной степени болезненна. А во-вторых, через некоторое время, когда вам надоест быть хиппи, стоит лишь остричь волосы, сбрить бороду, принять ванну и одеться в нормальный костюм — и вы снова вернулись к прежней жизни. Но от татуировки вам так легко не избавиться. Поэтому мы предлагаем пользоваться специальным химическим заменителем (см. приложение № 4). Внешне рисунок, нанесенный этим красителем, ничем не отличается от настоящей татуировки, не смывается водой или мылом, не блекнет от пота. Однако в случае нужды вы сможете удалить его в течение нескольких секунд при помощи растворителя, который придаётся в той же упаковке…»

На титульном листе книжицы значилась марка очень солидного, преуспевающего и в высшей степени «приличного» издательства.

Ах, мудрые джентльмены. Ах, какие мудрые джентльмены работают в этом издательстве.

Самолёт поднялся. Я увидел в окно прекрасный розовый город, увидел бело-голубую каемку океана. Всего два часа назад я слушал на берегу шум прибоя. Океан накидывал на полированную поверхность песка прозрачную водяную кисею и сбрасывал, чтобы показать новую. Два босых хиппи, накрывшись одним одеялом, стояли на мокром песке, каждый на одной ноге, — похожие на озябших цапель или на памятник хиппи. Тяжеловесно изящные чайки, не обращая на них никакого внимания, по-хозяйски расхаживали по песку и метко били клювами маленьких крабов, запутавшихся в пене. Проходя мимо «памятника», я услышал фразу, сказанную в форме возражения:

— Бог умер в прошлом году, я сам читал…

Схватка на Уайтхолл-Стрит

Ночью позвонил американский друг:

— В пять тридцать собираемся на Уайтхолл-стрит. Приходи.

— Вечера? — спрашиваю с надеждой.

— Утра, конечно.

А ведь ночью так хорошо работается. Когда стихает наконец шумная улица и назойливый шепот хайвея перестает лезть в ухо. На столе куча не прочитанных еще журналов и газет (каждая весом в полкило и больше). К чёрту газеты. Остаётся три часа. В кассетах мало плёнки — намотать. Будет темно — зарядить аккумуляторную лампу. И вот уже мчится машина по пустым улицам.

А накануне тоже была демонстрация — в 11 часов утра, в Бруклине. И еще будет несколько. Все это против войны во Вьетнаме. Две сотни организаций в Нью-Йорке целиком посвящают свою деятельность борьбе против войны. А кто пересчитает людей, которые сердцем и действием откликаются на призывы этих организаций?

Знакомые гулкие траншеи нижнего города. Брод-стрит, Уолл-стрит, Уайтхолл-стрит. Несколько тысяч демонстрантов, огороженных деревянными шлагбаумами. Несколько тысяч полицейских. Здесь находится призывной центр американской армии в Нью-Йорке.

Сюда рано утром приходят молодые ребята — призывники. Отсюда начинается их путь во Вьетнам. Демонстранты заняли всю улицу. Для прохожих оставлен только тротуар. Двое молодых парней с баульчиками появляются на этом самом тротуаре, ведущем к призывному центру.

— Не ходи! Не ходи! Не ходи! — кричат демонстранты.

Ребята не сразу понимают, что этот крик обращен к ним. Поняв, останавливаются смущенно. Снова делают несколько шагов, снова останавливаются…

— Не ходи! Не ходи! Не ходи! — кричит улица еще громче. — Это не твоя война! Это не твоя война!

Ребята, краснея от смущения, под светом кинопрожекторов проходят вперёд…

Толпа смолкает. Через несколько минут снова появляется призывник.

— Не ходи! Не ходи! Не ходи!

Этот тоже останавливается. И даже поворачивается к демонстрантам. Но тут же к нему подскакивает низенький полицейский:

— Проходи, не задерживайся.

Он крепко берет паренька за руку и ведет сквозь крики:

— Не стань убийцей! Не стань убийцей! Не стань убийцей!

Около самого входа в призывной пункт к нему подскакивают репортёры: