Промежуточный человек

Будинас Евгений Доминикович

Осинский побагровел, но смолчал.

Таким, в общих чертах, был начальник Дубровина.

Остается добавить только, что пренебрежение ко всему деревенскому и высокомерие даже к родне ничуть не мешало ему перетягивать в город и в систему института «своих» людей.

Осуществив страстную мечту и оказавшись наконец в городе, едва в нем освоившись и осмотревшись, Анатолий Иванович занялся «закреплением позиций». Первым делом он перетащил за собой:

родную сестру, всеми правдами и неправдами определив ее в торговое училище, хотя в училище принимали только лиц с городской или районной пропиской;

двоюродного брата, окончившего техникум и почему-то распределенного в Минск со

всеми правами молодого специалиста. Хотя в Минске отнюдь не ощущалось нехватки работников его специальности;

свою мать, сорванную с насиженного места в аварийном порядке сразу по двум причинам: во-первых, для получения квартиры, «соответствующей рангу», — в семье начальника не хватало душ, во-вторых, денег, вырученных от продажи дома, было как раз достаточно для приобретения «Жигулей», выделенных месткомом НИИ для ВЦ.

Ужасала стремительность, с какой он обрывал корни, связывающие его с родной деревней…

У жены Осинского близких родственников, готовых к перемещению, не оказалось, поэтому он вытащил в столицу ее племянницу, устроив девушку посудомойкой в столовую НИИ, разумеется, временно.

Не надо думать, что решение всех этих проблем давалось Анатолию Ивановичу легко. Целыми днями он куда-то звонил, кого-то уговаривал, писал какие-то официальные письма, что-то кому-то сулил, на кого-то ссылался… Надо сказать, что проворачивал все эти дела Осинский не без лихости. Так, чтобы установить вне очереди квартирный телефон, он подготовил официальное, на бланке института, ходатайство, мотивируя его тем, что вычислительный центр на время ремонта якобы переезжает… в его квартиру. Заметив изумление Геннадия, которому письмо случайно попалось на глаза, Осинский пояснил: «Все уже обговорено. Бумага лишь для проформы». Геннадий только головой покачал: «Ну и ну…»

В рекордные сроки завершив личное устройство, Анатолий Иванович принялся за обустройство производственное.

Началось с того, что была проведена общая реорганизация вычислительного центра. Надо отдать должное: с поразительной легкостью он выбил в министерстве несколько новых штатных единиц. У прошлого шефа на это безрезультатно ушли годы. С не меньшей легкостью избавился от нескольких «неперспективных» работников, давно бывших обузой коллективу. В рекордные сроки в помещении произвели ремонт, установили несколько дополнительных телефонов. Дальше…

Дальше в ВЦ начали, минуя главного инженера, появляться новые люди. Единственным их достоинством, как скоро понял Геннадий, было то, что они приходились Анатолию Ивановичу «свояками». Нет, не только односельчанами — сокурсниками, сослуживцами, родственниками сокурсников, односельчан или сослуживцев. Не видя ничего противоестественного в повышенной симпатии к односельчанам и друзьям детства, Геннадий тем не менее считал все это весьма странным. Как если бы ему пришло в голову принять на работу человека только потому, что они в детстве жили в одном подъезде…

Вопрос кадров в любом учреждении, как известно, дело руководителя. И ничего, кроме тихого недоумения, Геннадий не выражал.

Впрочем, его недоумение вскоре сменилось раздражением и недовольством.

В решении традиционных проблем Дубровин всегда делал ставку как раз на нетрадиционность подхода. Помнится, этому учил нас еще заведующий кафедрой конструирования, известный академик, ныне покойный Евгений Коновалов. В ту пору (и не без участия Геннадия) он совершил первое в республике научное открытие. Причем связано оно было с ультразвуком, хотя по специальности Коновалов механик, всю жизнь занимался обработкой металлов и о чудесных свойствах ультразвука впервые узнал от Геннадия. Во всяком случае, вычитав в популярной брошюрке, что под воздействием ультразвука обычная ртуть растворяется в воде, почтенный академик завелся, как мальчишка, и заставил Геннадия тут

же проделать этот фокус… Вообще из сотни с лишним изобретений Коновалова добрая треть была связана с ультразвуком. Но когда его ученик и ближайший помощник, тоже механик по специальности и уже почти доктор наук, вынужденный (в силу по-мальчишески азартной увлеченности своего шефа) заниматься ультразвуком, решил прослушать специальный университетский курс на факультете радиофизики, Коновалов схватился за голову: «Да ты с ума сошел! Они же там все знают — что можно, чего нельзя. Вдолбят традиционные представления — ничего оригинального не изобретешь. Нужна свежесть взгляда».

Здесь, в вычислительном центре, да и во всем НИИ, традиционной оказывалась отнюдь не свежесть взгляда. Это шло от давнего и опять же вполне традиционного принципа давать селу все второстепенное: металл, технику, проекты, технологию, идеи… Разумеется, никакая вторичность Геннадия устроить не могла. С кустарщиной мышления он мириться не желал. И если кто-то в разговоре, например, оправдывая логику «упразднения» тех же неперспективных деревень, пытался объяснить это жизненной целесообразностью — нельзя же обеспечить каждую отдаленную деревушку всем набором современных удобств, нерационально же сюда подводить все коммуникации! — Геннадий перебивал собеседника: «Электричество есть в каждом доме. По современным представлениям это значит, что есть все: центральное отопление, горячая и холодная вода, электроплита — и все, что душе угодно…» — «Все на электричестве? — останавливали его. — Но этого нет даже в городе!» — «А почему даже? Почему это не может быть сначала в деревне? Почему деревня обязательно должна идти вслед?»

Дубровин работал на уровне своих представлений и своей компетентности, выходящей, по мнению Осинского, далеко за пределы его прямых обязанностей главного инженера. Впрочем, как смотреть. Определение технической политики на перспективу Геннадий как раз и считал своими обязанностями. «Иначе мне сюда незачем было приходить». Скажем так: будучи от природы максималистом, свое призвание он видел как раз в привнесении в дело свежести взгляда.

Для этого ему были нужны люди, готовые, как он сам говорил, если потребуется, запрограммировать даже корову. Именно этими качествами чаще всего не обладали принятые Осинским на работу сотрудники. Они слишком хорошо знали, что двурогое существо, любящее свежее сено и соль в качестве деликатеса, программированию не подлежит. Трудно судить, кто больше прав — они или Геннадий, но не они, а он стал чувствовать, что в коллективе его не понимают.

Пытаясь что-то объяснить и наталкиваясь на все чаще повторяемое: «Ну конечно же мы исконно-посконные, где уж нам», — Геннадий начинал нервничать, раздражаться, иногда срывался и на грубость. Ему подолгу приходилось заниматься разъяснением истин, которые давно отнесены им были к разряду прописных. Понятно, делал это он в присущей ему и весьма раздражающей окружающих манере, наивно полагая, что важна не форма высказывания, а суть… Но дело конечно же не в манерах. Они раздражают всегда, когда непонятна суть.

Дело вовсе не в свирельке.

Его не понимали, его отказывались понимать.

И обижались, надувая губы.

Назревал производственный конфликт…

Не помню случая, чтобы производственный конфликт был отделен от конфликта нравственного.

Пытаясь понять причины происходящего, Геннадий скоро пришел к выводу, что появление в ВЦ людей, весьма далеких от вычислительной техники, объясняется неутомимой потребностью Анатолия Ивановича попирать и властвовать. Признательность подчиненных шефу, вытащившему их на «свет божий», граничила здесь с раболепием. Особенно ясно Геннадий это увидел, оказавшись в числе сотрудников, приглашенных к Осинскому на юбилей.