Пронзающие небо
Шрифт:
Уже смеркалось, и небо, перетянутое алыми и тёмно-синими вуалями было таким же безмятежным, по весеннему свежим, как и днём.
— Видите!.. — радуясь тому, что погода для дороги благоприятная, восклицал, указывая на это осербрившееся уже первыми звёздами небо, Ярослав. — А вы говорили — буря!..
Дубрав замер, прислушиваясь к чему-то, и проговорил:
— Уже скоро… Это опять она — Снежная колдунья… — он не договорил, продолжил своё стремительное движенье.
Эта небывалая по силе снежная буря навалилась на Дубрав и окрестности его в девять часов — как раз тогда, когда Дубрав и Ярослав подходили
Вошли они в постоялый двор, где сразу бросилось к ним некое лицо, выспрашивая, будут ли они оставаться на ночь, и какой ужин им принести. Дубрав узнал у него, что никакой юноша с девушкой не заходили (во всяком случае — со внешностью Алёши и Оли), и тогда, уже в сильнейшей тревоги влетел в большую залу, где, немалое собрание люда сейчас оживлённо, и очень уютно (ведь крепкие стены защищали и от ветра, и от снега) — обсуждали неожиданную бурю, и всё больше склонялись к мнению, что без колдовства здесь не обошлось; и когда обратился к ним Дубрав, то многие из узнавших его повскакивали, и стали просить, чтобы он усмирил разбушевавшуюся стихию.
— Нет, северные ветры не в моей власти! — как отрезал эти наивные предположения Дубрав. — Но мне надо знать о двоих…
После этого Дубрав подробно поведал им об Алёше и об Ольге, и нашёлся среди присутствующих один человек, который был свидетелем произошедшей на рынке сцены — он начал подробнейшим образом описывать это происшествие, однако ни Дубрав, ни Ярослав уже не слышали этой, с таким воодушевлением начатой истории. Они, вызвав конечно немалое изумление, и ещё один повод для обсуждений — уже вылетели в ночь, в бурю.
— Ну, теперь скорее — к тюрьме! — воскликнул Дубрав. — …Эх, скорее-скорее — опять что-то неладное сердце чувствует; опять опаздываю, что ли… Эх, закружила на старости лет метель… Дай-ка руку, Ярослав, а то разнесёт нас…
Из какой-то подворотни вдруг вырвался тёмный, бесформенный вихрь, он взвыл волком, и метнулся прямо в грудь мальчика — тот перепугался, и в его уже завороженном вихрями да беспрерывными снежными потоками сознании всё перемешалось, и вот уже кажется Ярославу, что все ещё прежняя ночь, что он всё ещё в лесу, и был только громадный, смерть несущий волчара.
Ярослав завопил, бешено дёрнулся и, вместе с ударом вихря, вырвался из рук Дубрава, подгоняемый всё новыми и новыми ветровыми ударами, покатился по улице — вскочил, бросился в какую-то улочку, свернул, повалился… опять бежал, сворачивал, а когда наконец безумие отступило, и он, тяжело дышащий, прислонился к какой-то стене и задрожал в беспрерывном ветровом напоре — тогда
А для старца потеря в этой круговерти Ярослава был как новый удар, и он даже остановился, схватившись за нестерпимо ноющее сердце — в вое ветра слышался дикий, потешающийся над его болью хохот.
Но вот Дубрав смахнул минутное оцепененье, и, упрямо склонив голову, продолжил движенье вперёд.
Перед глазами Алеши все еще стояло то расплывчатое желтое лицо, а ноги еще ощущали прикосновение разминающихся словно глина отростков. Но вот лицо преобразилось: желтое сияние исчезло, расплывчатые черты сложились в четкие… Впрочем, Алеша толком и не разглядел это лицо — он с размаху ударил по протянутой руке — что-то зазвенело, пролетело в воздухе и упало Алеше на живот, тут же он дернулся и вскочил — ошпаренный.
Он стоял на ногах и ошалело оглядывался по сторонам. Вот его кто-то взял за руку, он глянул и обрадовано воскликнул что-то невнятное. То была Оля, в глазах ее стояли слезы и она говорила Алеше тихо и нежно:
— Алешенька, видишь — это лекарь… — Она указала на круглолицего, смуглого человека, который отряхивал со своего дорогого сиреневого камзола пролитое Алешей снадобье. — Я уже выпила и мне полегчало: горло больше не болит и кашель из груди не рвется. Зовут его Николас — он чужеземец считается одним из лучших докторов, его Илья-воевода к нам прислал.
Николас тем временем встал и оказался совсем небольшого роста. Это был толстенький и, судя по всему, добрый человек. Он подошел к столу на котором теперь лежала только лишь одна большая сума и стал рыться в ней, приговаривая с сильным акцентом:
— Штош приг-гот-твим ешше ошну шшклянку. — а Алеше он сказал, — вы ляште, и вы, Ошга, тоше ляште.
Алеша на негнущихся ногах прошел к лежаку и беззвучно рухнул на него, он повернулся и смотрел на Ольгу…
Лекарь Николас тем временем смешал в склянке какие-то порошки, налил туда из кувшинчика воды и разогрел над пламенем светильника. В камере разлился приятный аромат целебных трав…
Николас подошел к Алеше и проговорил:
— Пешь, непшоливай тошко боше.
Лекарство было слегка горьким и горячим и как только Алеша выпил его, по телу его пробежала дрожь — такая мгновенная дрожь охватывает человека, когда он возвращается с мороза в жарко натопленную избу — это холод который сидел до того внутри в мгновенье ока прощается с телом и вылетает прочь. Алеша согрелся, успокоился и вновь повернулся к Ольге, которая по совету ра Николоса улеглась теперь на своей лежак.
— Скажи что-нибудь. — попросил у нее неожиданно Алеша.
— Что ж сказать? — удивилась она своим добрым голосочком.
— Говори что-нибудь. — прошептал Алеша.
Однако в это время дверь в камеру распахнулась и вошел Илья-воевода.
Илья первым делом обратился к Николосу:
— Ну что — как наши больные? Как тяжела их болезнь? Скоро ли они выздоровеют?
— О! Мое лекаштво ешть лушее лекаштво, я лешил самого гошударя Романаш… Уше на поправуш…
— Хорошо, спасибо тебе, Николас! — от всего сердца похвалил лекаря воевода и, вытащив из кармана, насыпал ему в ладони целую горсть монет.