Пронзающие небо
Шрифт:
— Плохо! — густым, грубым басом прервал сидящий.
— Быть может, всё-таки? А? — горестно взмолился карлик. — Я ещё расскажу…
— Мо-о-олчать! — рявкнул сидящий, и, не поднимаясь, схватил своей ручищей несчастного, и перекинул его через головы сгрудившихся у входа — он рухнул на пол, и лежал без всякого движенья.
— Следующий!
— Что?!! — глаза у сидящего оставались необычайно мутные, однако ж при этом прямо-таки на лоб
— Скажи, что мы идём в ночь! — пискнул карлик-провожатый.
— Мы идём в ночь. — повторил Алёша и указал на карлика.
— Дела…
На лбу, и даже на лысом затылке сидящего сложились морщины — нестерпимо долго он думал — думал с таким напряжением, что из головы его вырывался скрежет. Морщины его пребывали в беспрерывном движении, а плоть становилась то тёмно-серой то желтела — проступали на нём и ещё какие-то оттенки, однако, что это за оттенки невозможно было разглядеть из-за полнящей воздух, и по прежнему обжигающей лёгкие дымки. И вот наконец человек этот додумался — изрёк глубокомысленную фразу: "- Это удивительное дело…" — и вновь погрузился в глубочайшие свои размышления; у Алёши вновь закружилась голова, он испытывал раздражение, и вот наконец громко вскрикнул:
— Ну, и долго ж нам здесь стоять?!..
— А-а, проходи. Проходи…
Тут сидящий вскочил и оказался на голову выше Алёши — он довольно долго и пристально вглядывался в его лицо, а позади толкались, в нетерпении переругивались между собою, но конечно же не смели поднять голосов к старшим, карлики…
— Да, да… — бормотал вскочивший. — …Раз такое дело, раз не похожий на нас! Ну, проходи, проходи, и без очереди… Н-да, без очереди…
И вот он остался позади, а Алёша, вслед за своим безудержно веселящимся проводником, всё шёл и шёл по какому-то тёмному, постепенно выгибающемуся вверх коридору; коридор этот был тёмным не только из-за недостатка освещения, но и из-за того, что постепенно сгущался прожигающий лёгкие газ. Вновь на какое-то краткое время тело стало невыносимо тяжёлым, тут и стены задвигались — извивались, шарами надувались и мраком лопались покрывающие их выступы, но и это прошло — теперь Алёша чувствовал себя очень легко; и такой вдруг почувствовал азарт, так ему захотелось узнать, что это за таинственная «ночь», к которой все так стремились, что стал требовать у провожатого, чтобы тот немедленно рассказал; восковый лик карлик расплывался в широченной улыбке, он, видно тоже испытывал восторг, и без конца повторял:
— Сейчас вы всё увидите!..
Тут часть стены возле которой они проходили, надулась и с оглушительным треском лопнула, воздух стал чёрным, лёгкие вспыхнули, и… это продолжалось лишь мгновенье, а затем мрак стал рассеиваться, и за образовавшимся проломом открылась погружённая в тёмные тона комната; тёмные вуали трепетали воздухе, с жадностью устремлялись к Алёше и карлику, наполняли их.
— Теперь я вырасту! Теперь я вырасту! — несколько раз вскрикнул карлик, и бросился в комнату.
Алёша устремился за ним, и едва не столкнулся с ним на пороге: карлик напряжённо оглядывался, и бормотал:
— Сейчас должна явиться Она! Сейчас!.. Только не вмешивайтесь, пожалуйста! не вмешивайтесь!..
Алёша вдыхал вуали, чувствовал, что тело его отравлено, что очень дурно то, что он находится в этом месте, но и развернуться и уйти у него не хватало воли — азарт, жажда узнать, что же это за «ночь», не покидали его. Постепенно вуали начали складываться в некие неясные пока образы, и юноша пытался понять, к чему всё это — но всё это было настолько необычно, что никаких мыслей и не было — хотя нет — мысли всё-таки были, но они неслись в лихорадочном, стремительном вихре, словно буря снежная, и совершенно
Меж тем, мрак сгущался, и в конце концов действительно наступила ночь, в которой, однако, всё было отчётливо видно. Алёша счёл за благо отойти к бугристой стенке, вжаться в неё. К этому времени стало видно, что все бывшие там вуали складываются в две фигуры — одна фигура была согбенная, явно слабая, другая — высокая, стройная фигура, в которой Алёша сразу признал девичьи черты. Вдруг — хлопок; и две фигуры со скоростью ураганного ветра разлетелись, заняли исходные позиции в той драме, которую им предстояло разыграть; и девичья фигура оказалась рядом с карликом, и даже отнесла его на несколько шагов назад, к самому порогу. Согбенная фигура, в котором теперь можно было различить старика, оказалось у столика, за которой он вцепился дрожащими пальцами и жалостливо, слёзно стенал. Вот раздался его вскрик:
— Сердце моё! Сердце! — и он действительно схватился за сердце и ещё больше скрючился.
И тут раздался девичий голос — про этот голос можно было сказать, что он был знойным, страстным, этот голос завлекал — он был по своему красив, строен, но в нём была некая нехорошая сила (Алёша сразу почувствовал, что нехорошая — только вот ещё не мог объяснить, что в нём такого плохого).
— Наконец-то, но кто здесь…
Он вновь метнул взгляд на карлика… впрочем он уже был не совсем карликом — он был густо увит клубами, и кажется, его фигура выросла, была уже почти вровень с девушкой. Вот раздался его голос, в котором звуки пищащие и звуки басистые причудливым образом перемежались, образовывали какофонию в которой с трудом можно было разобрать:
— А-а — это старик, он… он так… Ничтожество! Да — сущий пустяк! Даже и не понимаю, что он здесь ошивается!..
— Так прогони же его… Ведь мы же должны остаться наедине…
В это время сгорбленная фигура кое-как обернулась к ним, и раздался голос такой добрый, и в то же время — такой болью наполненный, что у Алёши невольно выступили слёзы.
— …Сыночек, сыночек… Прости ты меня — опять сердце прихватило; и вот где-то в твоей комнате склянку с зельем обронил… Ты извини меня, старого… Извини, извини, пожалуйста, сыночек… Ты только помоги мне ту склянку найти…
Было видно, как фигура девицы весьма ощутимо дёрнула растущий контур, прошипела своим страстным голосом:
— Неужели ты позволишь, чтобы он отнимал Наше время?.. Прогони его!.. Пусть переждёт…
Девица, увлекая расплывчатую фигуру сделала несколько шагов к кровати, которая прежде была совсем не большой, но теперь прямо-таки на глазах разрасталась, занимала главенствующее место, оттесняла старичка вместе со столом.
И теперь Алёша понял, что плохого было в голосе этой девицы: голос, страстью своей буквально завораживал и невозможно было этому голосу противиться — огромная, колдовская, и в то же время звериная страсть. Её шёпот буквально впился в Алёшину голову, а он в ответ впился в неё глаза (да — её полуобнажённое тело было прекрасно):
— Выгони же это старика…
— Сыночек… — тихий, мученический шёпот. — Тут же недолго искать, ты загляни только, она или под кроватью или…
И тут страстная красавица обняла расплывчатую фигуру:
— Ну же, любимый… Долго мы будем терпеть этого… Я молю тебя… Ради меня… Ради моей любви…
Тогда расплывчатая фигура издала страстный стон, и начала надвигаться на старца:
— Иди вон! Я тебе говорил — не ходи со мною! От тебя только вред! Иди! Не мешайся! Переждёшь со своим сердцем!..