Пропавшие без вести
Шрифт:
Боя здесь было почти не слышно. Лениво и редко стреляли орудия где-то далеко позади. Откуда-то издали едва доносилась стрельба пулеметов. Так что же общий прорыв? Где дивизия? Бурнин говорил, что санитарный обоз будет в центре прорыва, но связь утратилась. Варакин не знал и не понимал ничего. Командир батальона охраны тоже не мог понять положения…
Лишь после рассвета обоз перешел эту злополучную топь. Двигались еще час-полтора, когда головное охранение передало по колонне, что разведчики дошли до скрещения с большой дорогой, по которой движутся одиночные немецкие мотоциклисты
«Так и есть! С этой проклятой топью мы вышли из графика… Запоздали… Отстали!» — в волнении думал Варакин. Конечно, командование заметит, что нет санобоза, будет их выручать, но сможет ли?!
Получалось, что за ночь и утро обоз продвинулся не более чем на пятнадцать — семнадцать километров… Вся надежда была теперь на следующую ночь.
Варакину доложили, что разведка пересекла опасный большак и по лесной дороге углубилась к востоку, чтобы обследовать предстоящий путь.
В двух километрах от пересечения большака санитарный обоз в лесу ожидал сигнала к дальнейшему продвижению. Костров не жгли, чтобы запахом дыма не выдать свое присутствие. Ведь здесь было около полутора тысяч беззащитных людей, охраняемых всего батальоном пехоты. И хотя батальон охраны был усилен минометами, пулеметами и противотанковыми средствами, но все же это был всего батальон.
Весь день Михаил, скрывая от подчиненных тревогу, обходил обоз, участвуя в срочных перевязках, делая обезболивающие уколы наиболее страдавшим раненым. То его тянули врачи для консультации, то призывала какая-нибудь сестра к «своему» раненому, то докладывали о прохождении вражеских бронемашин через большак, то снова тащили его к раненым. Сведений от разведки не поступало. Но за всеми врачебными заботами Михаил забывался от мучительного волнения.
Уже стемнело, уже обоз ожидал движения дальше, когда над лесом внезапно поднялись две красные ракеты, с других сторон вспыхнули ответные. Вдруг отовсюду разом ударили минометы, затрещали близкие пулеметы и автоматы, которым ответила разрозненная, словно испуганная, винтовочная стрельба батальона охраны, и в несколько секунд вспыхнул бой впереди и сзади обоза.
Первые упавшие мины не принесли вреда. Они рвались в лощине, которая тянулась рядом с лесной дорогой, где-то внизу, глубоко под кручей. Первые пули засвистали высоко над обозом, сбивая сучья в вершинах деревьев.
— Раненых из повозок на землю! — приказал Варакин.
Санитары вместе с ездовыми бросились выполнять приказание. Но фашистский огонь нарастал, сгущался. Послышался вскрик, второй вскрик, тонкое, возбужденное ржание лошади… Мины одна за другой разорвались у самой дороги, брызнули осколками. Лошадь рванула повозку, понесла, вдруг упала, забилась.
Такая богатая окопами и блиндажами местность оказалась на этой дороге лишенной земляных укрытий!
— Стояли весь день и не отрыли окопов! Черт знает что! — корил себя Михаил. — Надо же было мне думать!..
Тьма ночи сгустилась. Пули на дорогу летели бесприцельно и мало, только в той мере, в какой попадали случайно, направленные против сражавшихся в стороне бойцов охранения. Зато мины ложились точно
— Вперед! — приказал Варакин.
Он рассчитывал, продвигаясь вперед, вывести обоз из-под огня минометов, а при удаче, пользуясь ночной темнотой, под прикрытием своего батальона охраны все-таки пересечь большак и прорваться дальше к востоку, где он надеялся встретить поддержку и выручку со стороны прорвавшихся главных сил.
Но как только водители машин завели моторы и начали продвигаться, так со стороны большака им в лоб ударили крупнокалиберные пулеметы.
Пальба шла со всех сторон. Вспышки взрывов и мигающий отсвет пожаров выхватывали из мрака ночи картины ужаса и страдания, искаженные страхом лица раненых, уложенных на землю рядом с дорогой, почти под колеса машин и повозок, торопливые движения сестер, на ощупь делавших перевязки старых и новых ран, бившихся в предсмертных конвульсиях лошадей.
Сержант с автоматом на груди подбежал к Варакину.
— Товарищ военврач! — выкрикнул он, собираясь что-то докладывать, но пуля, посланная снизу, из лощины, ударила его в подбородок, сержант высоко вскинул руки и молча упал к ногам Михаила.
Варакин склонился к тему. Он был уже мертв.
Первый раз в жизни Михаил почувствовал себя не врачом, а воином. Он подобрал автомат, оброненный убитым сержантом, взял у него гранаты, запасные диски и кинулся на обочину дороги, в кусты над лощиной.
Из лощины трещали выстрелы, вспыхивали огоньки трассирующих пуль. В первое мгновение Варакину показалось, что все эти красные и зеленые огоньки летят прямо в него. Он даже зажмурился, ожидая мгновенной смерти. Потом выпустил бездумную и мстительную очередь. Казалось, он хочет разом опустошить свой диск. Но тут же он понял, что его страх рожден обманом зрения, и, глядя прямо перед собой в череду автоматных вспышек, он направил туда, на них, огонь своего автомата. Он сообразил, что стреляет как-то не так, и в ответ на короткие очереди из лощины тоже стал посылать короткие очереди в направлении трассирующих вспышек фашистских автоматов.
Михаил лежал животом на земле и стрелял, как рядовой боец. А позади него, на лесной дороге, по-прежнему выли и разрывались мины, бились лошади, стонали страдающие люди…
Когда у Варакина истощились все три его диска, взятые у убитого сержанта, он вскочил.
— Автоматных патронов! Кто даст патронов?! — выкрикнул он. Но вокруг были раненые, безоружные люди. — Кто даст автоматных патронов?! — взывал Михаил, через убитых людей пробираясь к машинам.
— Давай, давай бери! Кому надо?! — позвали его.
Он разыскал на земле кричавшего. Это был лейтенант из батальона охраны с простреленной грудью. Раненный вчера по пути, он не сдал никому оружия. При нем был автомат, были диски.
— Доктор? — узнал он Варакина. — Бери! Бей их, доктор! Бей… А я уж теперь… не могу… Бери! Вот тут, в головах, посмотри…
— Рана сильно болит? — спросил Михаил. — Бинт поправить?
— Сердце болит за наших, вот что, доктор, болит! За родину сердце… За Сталина сердце болит… Каково-то ему сейчас!.. А всему-то народу сейчас каково! — прохрипел раненый.