Пропавшие без вести
Шрифт:
«Продолжаем бороться за жизнь!.. Бороться! Бороться за жизнь!.. Продолжаем бороться… продолжаем… за жизнь…» — слышался голос врача.
«А про Ваню забыла сегодня! Совсем про него не подумала даже», — упрекнула себя Ксения Владимировна.
Петр очнется, и первым вопросом будет: «Где Ваня?..» А что она скажет? И как сказать? Столько людей пожрала война… Говорили ужасные вещи об ополчении. Говорили, что ополчение все целиком попало в руки фашистов… Сколько вдов и сирот, и где было найти столько справочных кадров, чтобы разобраться в том, кто жив, кто погиб! Оставалось ждать…
Спать она не могла.
Воздушная
«Опять мудрят!» — с досадой подумала о фашистских летчиках Ксения Владимировна.
Если фашисты бомбили «вовремя», каждые сутки в одни и те же часы, это становилось привычным и многих уже не пугало. Тревога в необычное время заставляла насторожиться: может быть, новые невеселые перемены на фронте…
«Но теперь из столицы убрались все те, кто был способен на панику. Остались такие люди, которых на удочку не поймаешь!» — думала Ксения Владимировна с удовлетворением, поспешно одеваясь, чтобы бежать в школу. Откуда-то недалеко уже слышался грохот зениток, на западе рыскали по небу белые пальцы прожекторов, пахло морозцем.
Держа наготове для патрулей ночной пропуск, она перебежала улицу, нырнула в тот самый лаз и позвонила в школу.
— Чего ты вскочила?! Не допустят их! Полетают вокруг, погремят-погремят, да отбой. — проворчала нянечка.
— Ну, все-таки, знаешь, директора нет. Ведь надо кому-то!
— А я! От бомбы и ты не спасешь, а в пожарну команду и я позвоню, коли что! Собралась уж на крышу, а тут твой звонок. Или вместе полезем войной-то на самолеты?! — Нянечка засмеялась, — Иди-ка ложись в кабинете на диванчик да спи. Уж если прорвутся, сбужу, а нет — так поспи, хоть одетой.
— Ох, Прокофьевна, мучаюсь я, извелась совсем! Знаешь, ведь я получила пакет — муж у меня прибыл с фронта израненный. Все равно не засну! — не утерпела, сказала Ксения.
— Чижолый? В сознании лежит-то? — спросила только Прокофьевна
— Нет, без памяти, говорят! Сама-то я не видала еще.
— А, бог даст, обойдется! Ты не горюй! — успокоила «нянечка» — Говорят, енерал ведь? — шепотом спросила она.
Ксения Владимировна невольно улыбнулась. А она-то думала — тайна для всех… Вот тебе тайна!..
— Генерал, — подтвердила она.
— А, бог даст, обойдется! Ложись, поспи.
Отбой воздушной тревоги последовал вскоре. Ксения Владимировна легла на диване в директорском кабинете и недвижно лежала до семи утра, как раз до того самого часа, когда пришла пора справляться по телефону о состоянии Балашова. Она забежала домой.
Телефон госпиталя был упорно занят. Вероятно, звонили все, кто справлялся о близких перед тем, как самим идти на работу.
Стоять так у телефона и без конца крутить диск, слыша ответ лишь коротенькие гудочки, было невмоготу.
Чтобы заполнить время, оставшееся до назначенного часа разговора с врачом, она взяла керосиновый жбан и отправилась в нефтелавку. Тут была уже очередь — женщины, ребятишки, старик, отчаянно кашлявший и чадивший махоркой, невзирая на надпись: «Огнеопасно». Все поеживались от утреннего морозца.
Мальчишки со жбанами в руках развлекались, давя подошвами хрупкий ледок на подмерзших лужах.
В очереди говорили о том, что немцы стоят где-то возле Клина и где-то
Когда Ксения возвращалась домой с керосином, «капитан Капитон» уже возвышался над подчиненными, и мальчишки, шедшие из нефтелавки с бидонами, так и застыли возле них на мостовой. Мужчины, одетые в штатское, строились по своим подразделениям, хотя над шеренгами еще вился вольный папиросный дымок, смешанный с паром дыхания…
И все-таки она оказалась перед зданием госпиталя слишком рано и, поглядывая на электрические часы на площади, нетерпеливо ходила взад и вперед мимо дневального, который стоял у ворот. Только тогда, когда, перейдя дорогу от трамвайной остановки, в эти ворота вошла еще одна женщина, Ксения Владимировна решилась и развернула перед дневальным свой пропуск…
В вестибюле оказалось их уже не одна и не две, а пять женщин — жен, матерей.
Врач вышел точно в назначенный час, обращался к ним как к давно знакомым, уже зная, о ком какая из женщин наводит справку.
Ксения Владимировна осталась последней. Она протянула свой пропуск, едва слышно назвала Балашова. «Продолжаем бороться за жизнь», — прозвучала в ушах у нее вчерашняя фраза.
— Мне докладывали, что вы вчера приезжали… Я был у него сегодня — изменений особых нет. Как пишут во фронтовых сводках, «борьба продолжается». И должен признать — борьба с переменным успехом. Могу разрешить вам дежурства около мужа. Он лежит в одиночной палате. Однако имейте в виду: сдержанность — первое условие, никаких проявлений сильного чувства, ни разговоров.
— Вы же сказали, что он без сознания, — возразила она.
— Видите, мы и сами становимся иногда чуточку суеверны и боимся признаться в удаче, что называется «как бы не сглазить»… — чуть усмехнулся врач. — Пульс, дыхание, кровяное давление — все значительно лучше. Состояние уже походит на сон. И когда он придет в себя…
— Доктор, — перебила она, — мы не видались четыре года. Наверное, надо, чтобы его сначала предупредили, что я приду.
— Если он сам вложил в медальон ваш адрес, значит, он хочет вас видеть, — успокаивая ее, возразил врач. — Мало ли что случается в семьях — размолвки, разлуки… А когда мы в бою и ждем смерти, мы о них забываем…
— Нет, доктор… это была разлука, которая от нас не зависела… Я уверена, что муж всегда хотел меня видеть, но… — она не договорила.
Врач пристально посмотрел на нее.
— Ну, что бы там ни было, вам это лучше знать, — согласился он.
Несмело и осторожно Ксения Владимировна входила в изолятор. Тишину нарушало только прерывистое дыхание Балашова. Он был неподвижен. Большая, забинтованная голова его лежала запрокинутой, без подушки, и лицо его под забинтованным лбом было безразличным. Исхудалое, обросшее бородой, оно давало лишь общее, грубое напоминание о живых, выразительных чертах Балашова. Если бы не знать, что это лежит именно он, Ксения Владимировна могла и не узнать его… А руки… Это были его широкие, добрые и крепкие руки с напряженными жилами.