Пропавшие без вести
Шрифт:
В палату вошла сестра измерить температуру, сосчитать пульс и дыхание. Вошел врач. Они двигались совершенно беззвучно.
Врач, выходя, поманил за собою Ксению Владимировну.
— Вы на работе? — спросил он ее в коридоре.
— Замещаю директора школы. В школе учебных занятий в данное время нет, но…
— Я понимаю. Если вы нам хотите помочь, то для нас важнее всего ночные дежурства. В последние дни мы эвакуировали почти всех транспортабельных. Откомандировано много из персонала в качестве сопровождающих.
— Конечно, конечно! — торопливо согласилась она. — А как вы его находите? Вы сейчас его слушали? — жадно спросила она, не в силах сдержать слезы в голосе.
— Вы поймите, я очень хотел бы, но вместе с тем все еще очень страшусь внушить вам надежду…
…Она возвратилась к постели мужа уже поздно вечером. Та же ненарушимая тишина, бледная лампочка. Неподвижное крупное тело и напряженное дыхание Балашова.
Ксения Владимировна положила кончики пальцев ему на пульс — он бился ровно, хотя очень слабо. И она считала его, считала, считала… Держа его руку, она на какие-то мгновения после этих бессонных суток впала в дремоту. Перед глазами всплыло курносое лицо маленького восьмиклассника, который кричал ей: «Пакет, пакет!» Потом раздались сигналы воздушной тревоги, мелькнула школьная «нянечка»…
В первый момент Ксения Владимировна не могла понять: во сне или наяву тревога? Каждый раз по такому сигналу она торопилась в школу. И теперь первым движением еемысли была та же школа. Но, тут же очнувшись, она вскочила и заметалась. Что делать? Как же теперь быть? Что же делать с Петром?
В сигнал тревоги уже ворвался нарастающий с приближением грохот зениток, то ли примерещились, то ли в самом деле откуда-то издали донеслись обычные в такой обстановке звонки пожарных машин. За дверью палаты слышалось беспокойное движение.
Ксения Владимировна осторожно приотворила дверь в коридор. Санитары несли одни за другими носилки, двигали койки на роликах в лифт, вели раненых под руки.
Знакомый врач стоял, наблюдая всю эту невольно замедленную поспешность спуска раненых в бомбоубежище. А удары зениток все множились, нарастали, и вот содрогнулась земля, задрожали стекла… Что это было — разрывы авиабомб или залп зенитной батареи?..
Ксения Владимировна подбежала к врачу, в растерянности и испуге судорожно схватила его за руку.
— Очнулся? — оживленно спросил врач, памятуя ее предупреждение.
— Нет. Не очнулся, но надо же ведь спасать его, надо в укрытие, в бомбоубежище! — забормотала она.
— Не волнуйтесь, отправим. Сейчас санитары поднимутся…
— Ну как же так, как же?! Ведь слышите, слышите, что там! — твердила она.
— А вы не привыкли еще? Вы спуститесь по лестнице, — сказал врач.
Она посмотрела удивленным, непонимающим взглядом.
— Я?! — спросила она. — Я говорю о муже! Ведь он же без памяти.
Она
Но тут раздался отбой…
…И все-таки он очнулся при ней, в эту же ночь, при этом очнулся тогда, когда она снова держала свою ладонь на его руке. Он молча смотрел, может быть, с минуту, опять сомкнул веки и снова смотрел, пока все осмыслил, и тихо сказал:
— Аксюта…
— Молчи, ты молчи, ты молчи, ты молчи! — забормотала она в испуге от неожиданности. — Тебе нельзя ничего говорить, ты молчи… Я сейчас позову к тебе доктора…
Она вдруг ослабла и лишь беспомощно улыбалась сквозь слезы, не в силах в ту же минуту встать.
— Аксюта, — еще раз шепнул Балашов почти одними губами, почти без звука, не поднимая ресниц.
Она пришла в ужас: вдруг вот так наступает конец… Молча вскочила и кинулась из палаты бегом к сестре.
Когда врач и сестра вошли в палату, Ксения Владимировна уже с чайной ложечки поила Балашова.
— Идите и спите, спите, — говорил утром врач. — Теперь и он будет около суток спать нормальным, обычным сном. Я могу вам сказать — самая трудная битва выиграна. Главный натиск отбит.
Врач говорил еще что-то, еще… Но Ксения Владимировна понимала во всем лишь одно — что Петра пока миновала опасность, что смерть отступила.
— Аксюта! Аксюта! — повторяла Ксения свое позабытое имя.
После свидания с Бурниным Татьяна Варакина каждый день не смела уйти из дома: вдруг Миша приедет, не застанет ее и уедет по назначению. Она придумала это сама, но убедила себя, что знала — был такой случай!
Она понимала, что Михаил прежде отъезда из госпиталя в Москву должен сдать кому-то своих раненых, что два-три дня может не быть заместителя, что могло не оказаться са молета… Но вдруг ее охватывала ужасная мысль: «А вдруг да был! Вдруг разбился! Вдруг сбили фашисты!
И как это так она не спросила, куда же теперь писать, у кого узнавать, от кого зависит его отозвать скорее!.. Да и смешно было спрашивать адрес, когда Анатолий сказал, что в течение ближайших дней Михаил непременно приедет в Москву. А вот же нет его, нет! Три недели!
Ожидание стало особенно мучительным…
(часть страницы повреждена — прим. OCRщика)
…полчища остервенелых молодчиков, опьяненных тупой убежденностью в своем зоологическом превосходстве над всеми народами. Эти парни с кастрированной мыслью и честью при дут, как стада обезьян, безобразничать, гадить и разрушать. Они смогут входить в любой дом, убивать безоружных лю дей — мужчин и женщин, детей, стариков.
Татьяне делалось попросту страшно.