Пропавшие без вести
Шрифт:
— Держимся! — хрипло отозвался Бурнин. Этот сочувственный возглас придал ему свежие силы.
Полицейщина сворою бросилась к проходящей колонне, откуда раздался выкрик. Там стали кого-то бить.
— Держимся! — крикнули в один голос Силантий и Боря. Оставив тех, полицейские повернулись обратно к этим. Им что-то скомандовал немец.
— Держитесь, падаль собачья?! Ну, держитесь! До смертного часа держитесь! — кричал полицай.
Их стали бить всех подряд, загоняя в барак.
— Товарищ майор, передушим давай полицейских! — крикнул Маргулис.
— Давай! — отозвался Бурнин и почувствовал, что от злости и от решимости сил его прибыло.
Но в это время набежало еще с десяток солдат-автоматчиков… Пронзительные полицейские свистки и треск автоматных очередей навели на весь лагерь ужас. Пленные разбегались и прятались по баракам. Сумерки лагеря прорезали с разных сторон прожекторные лучи, освещая десятка два мертвецов, оставшихся возле входа…
На этот раз Бурнин не свалился, войдя в гараж.
— Жалко, ты поздно придумал, Борис, душить этих гадов… Раньше бы кинулись — мы бы их всех и прикончили, пока немцы еще не успели прибежать! — в возбуждении сказал Анатолий.
— Черт его… раньше в башку не пришло, — виновато отозвался лейтенант, будто услышав упрек в словах Бурнина.
— А немцы, думаешь, так бы смотрели, что мы полицейских давим?! Всех бы нас тут же к ногтю! — откликнулся кто-то.
— А так-то сладка тут житуха! Лучше уж разом, чем столько терпеть от падали! — не мог уняться Бурнин. Но тут же почувствовал, что силы его опять покидают, и только махнул рукой…
— Ладно вам! Ладно, зря-то балакать! — солидно одернул Силантий.
— Хлеб! Кипято-ок! — крикнул кто-то от входа.
— Занимай у печки местечко, ребята! — наказал Силантий товарищам и с двумя котелками пустился за кипятком.
После еды они закурили «одну на троих». Все трое — Бурнин, Силантий и Боря, — здоровые сильные люди, были замучены.
— Отстояли денек, не сдались! — с расстановкой сказал Силантий. — Крепкий народ мы, братцы…
— Тридцать шесть человек пало мертвыми, как в бою, — ответил Бурнин. — А к утру и еще кое-кто не встанет. Ишь что творится! — сказал он, имея в виду раздававшийся всюду по гаражу надсадный, лающий кашель.
— Бой и есть, — задумчиво произнес Силантий, передавая цигарку Борису.
Маргулис раз-два глубоко затянулся, смерил взглядом окурок и возвратил Бурнину.
— А пожалуй, и хватит людям стоять! — возразил он. — Так фашисты еще и еще десятки людей прикончат! Какой, к черту, бой, когда противник потерь не несет! Я считаю — пора уж бросить собакам кусок, чтобы народ не терзали.
— Что ты болтаешь! — одернул
Он вдруг увидал, что Борис усмехается, и тут только понял, какой он имеет в виду «кусок». В ту же секунду понял Маргулиса и Силантий.
— Зря говоришь, Борис! — строго сказал Собакин. — Нечего из себя Исуса Христоса разыгрывать! Глупости затевать не моги!
— Да-а, сморозил ты, парень! — поддержал Силантия и Бурнин. — Люди стеной стоят. А то, про что ты подумал, — ведь это штрейкбрехерство, право. Спи лучше!
Они укрылись и, согревая друг друга, лежали молча. Но Анатолий чувствовал, что оба его соседа не спят. Он понимал, что ему и Силантию легче стоять, чем Боре Маргулису. Для них это была борьба за правду и честь народа, а для него — вопрос личной жизни. Бурнин понимал весь ход мыслей и ощущений Бориса, который считает, что сотни людей стоят в какой-то мере и ради того, чтобы он, Маргулис, остался живым.
Внешность Бориса была такова, что признать в нем еврея не смог бы даже самый изощренный специалист расистских «наук»: голубоглазый, немного курносый блондин взял от библейских предков, может быть, только упругие завитки волос.
Бурнин узнал этого лейтенанта в дни последних боев под Вязьмой; познакомился с ним после того, как на правом фланге дивизии Чебрецова Маргулис выдвинул свою батарею полковых пушек на открытую позицию и прямой наводкой, картечью в лоб, отбивал атаку фашистов.
— Товарищ майор! Как в восемьсот двенадцатом, а! — лихо выкрикнул тогда Боря, увидав Бурнина, тотчас после блестящего отпора, данного его батареей фашистам.
«Может быть, дед этого парня был тогда рядом с Андреем Болконским», — подумал Анатолий и улыбнулся юношеской восторженности лейтенанта.
— Придется представить вас к ордену, — ответил Бурнин.
Он вспомнил сейчас эту сцену. Хотел сказать Борису что-то хорошее. Но услышал его ровное похрапывание и сам в ту же минуту заснул.
К утреннему подъему в гараже оказалось еще двое умерших и с десяток тяжко больных лежали в бреду. По приказу немца, полицейские подымали больных дубинками и оставляли их лежать лишь после жестокого избиения.
Переводчик-гестаповец явился, как и вчера, перед строем после команды «смирно», поданной полицейскими.
— Германская армия торжествует великий победа над коммунистами: наши армии взяли Москву, — объявил он.
В колонне пронесся вздох или стон. Гестаповец усмехнулся эффекту своего сообщения и продолжал: