Пропавшие без вести
Шрифт:
Стоял уже крепкий мороз, обметавший инеем окна.
Это было утро седьмого ноября. Праздничные встречи, торжественный парад, присвоение званий, награды, присяги очередных призывников — сколько забот бывало к этому дню, сколько теснилось в памяти воспоминаний… А здесь этот день пройдет ничем не отмеченным днем привычных мук пленного рабства, голода и унижений. Хотелось хотя бы увидеть «тот» дом, — может быть, за работой сегодня к нему подойдут ближе. Может быть, он узнает, кто там теперь живет…
«Комбат» барака полковник Зубов, оказалось,
— Вставать! Сегодня наш праздник, товарищи, годовщина Великого Октября! Подтянуться! Держаться бодро! Подъем!
— Есть, товарищ полковник, держаться бодро! — откликнулся Анатолий.
— Товарищи, не ждать полицаев, не дать им глумиться! — продолжал Зубов.
— Подъем! — раздались со всех сторон голоса. — Ребята, вставай!
Люди живо задвигались, зашевелились по полу, разбирая подстилки, напяливая шинели, перевертывая портянки, помогая друг другу почиститься, привестись в порядок…
Никто уже в эти дни не верил, что фашисты взяли Москву. Слишком невесело ежились на ветру и морозе немецкие солдаты, совсем не выглядели они победителями.
— Даст нынче Красная Армия жизни фашистам для праздника! — сказал Силантий.
— Мы бы дали, да нас там не будет! — с горькой усмешкой ответил «Старик», как все его звали, военинженер.
— Эх, Константин Евгеньич! И без нас хватит русских людей! — отозвался Зубов. — Советских людей! — поправился он.
И тут Бурнин увидал, что на груди у полковника красуется ряд орденов, а на фуражке приколота красная звездочка, за которую пленных фашисты в пути без пощады стреляли с особым наслаждением, приставляя ствол автомата к самому центру звездочки.
«Что он задумал? Его же убьют, как только увидят! — подумал Бурнин с замиранием сердца. — Сказать ему? Но разве он сам не знает! Знает, на то и идет!» — понял он.
Его охватило чувство торжественности. Стало как-то даже завидно, что это задумал не он, Бурнин, а полковник Зубов. Недаром о храбрости этого человека рассказывали так много…
Полицейские разнузданной и крикливой сворой с воплем «Подъем!» ворвались в полутемный барак, готовые к своей повседневной подлой службе — пинками и палками поднимать ото сна людей, измученных холодом, голодом и недостатком отдыха…
— Что орете, дуры?! Проспали подъем? Мертвые да больные только лежат, прочие встали! — насмешливо крикнул Собакин.
Старший полицейский опешил. Действительно, все уже были готовы к выходу, и придраться тут было не к чему.
— Жрать захочешь — и раньше вскочишь! — по-своему объяснил полицейский необычайный случай и, довольный сам внезапно сорвавшимся складным словом, первым громко захохотал. — На построение выходи! — скомандовал он.
Должно быть, многие, как и Бурнин, поняли, что предстоит нечто торжественное и победное. Оглянувшись вокруг, Анатолий не увидал ни заспанных взглядов, ни робости перед полицаями, ни досады на нудную тяжесть наступающего пленного дня. Все выходили
Но полицейские не уловили, не успели понять и почувствовать это общее настроение людей, выходящих на мутный, морозный рассвет лагерного плаца. В те же минуты полиция выгоняла пленных также и из других гаражей, их строили с промежутками в двадцать пять — тридцать метров барак от барака. Всего же здесь каждое утро выстраивали на поверку около восьми тысяч пленных…
Уже стоя на месте в строю, Бурнин наблюдал, как занимают места в строю последние отставшие люди их «батальона».
— Становись! — как всегда, молодецки бойко выкрикнул старший полицейский. — Направо равняйсь!
И его подручные пошли по рядам рыскать, все ли равняются, чтобы при первой возможности «поощрить» ударом.
Но на этот раз в «батальоне» не к кому было придраться. Общий нервный подъем возвратил пленным бойцам выправку и осанку, взыскательный глаз Бурнина видел вокруг бойцов, сплоченных, привычных и ловких в строю. Пусть они были оборванны и помяты, не все подтянуты поясами — это все же были бойцы Красной Армии…
Светало. Все становилось явственнее. Было уже видно, как свирепствовали полицейские по колоннам других бараков, слышно было обычную скверную брань, угрозы, удары…
И когда наконец все колонны были построены на утреннюю поверку, от ворот, от домика комендатуры, зашагал тяжелым, развалистым шагом плотный и рослый малый с портупейными ремнями поверх командирской шинели, начальник полиции, как пленные звали — Мотька.
— Смир-рна! — скомандовали в один голос старшие полицаи перед всеми семью «батальонами».
Но прежде чем из лагерной комендатуры успело показаться немецкое начальство, полковник Зубов торжественным шагом вышел из строя, тут же сбросив шинель, в одной гимнастерке. Наступало ясное, морозное утро, и в пламенеющем свете пурпурной зари всем стали видны его решительно сдвинутые брови над темными сверкающими глазами, его восемь эмалевых красных прямоугольников на петлицах, орден Ленина, два ордена Боевого Красного Знамени, два ордена Красной Звезды и медали, а главное — красная звезда на фуражке..
У Анатолия захватило дух. Что он скомандует, этот необыкновенный полковник? Что он прикажет?..
Полиция не успела опомниться…
— Товарищи! Бойцы и командиры! — произнес Зубов, в час торжественного парада. Можно было с уверенностью сказать, что его слышит весь лагерь. — Поздравляю вас с праздником двадцать четвертой годовщины Великого победоносного Октября! Да здравствует СССР и его победа над фашизмом! Да здравствует наша партия, Красная Армия и товарищ Сталин! — произнес перед строем Зубов. — Ура! — заключил он.