Пропавшие без вести
Шрифт:
— Убавить?! — поразился Баграмов, слушавший болтовню Костика. — Еще убавить? Так это же смерть!
— Так сказал генерал. Говорит, что груб персонал, что выписки на работы здоровых нет, так зачем же продукты губить… А Леонида Андреевича прямо назвал большевистским ослом, который для пленных хочет в Германии выстроить санаторий за счет немецкого рейха.
— Неужели мы вешать не будем всю эту сволочь?! — воскликнул Баграмов.
— Фашистов-то вешать мы будем после, а вот фашистских лакеев надо немедленно привести в порядок, — сказал Муравьев.
Володя Клыков, сопровождая
Этот парень понравился Варакину с первой встречи в операционной, когда на вопрос, комсомолец ли он, — он вынул ножик, вспорол брючный пояс и молча выложил перед Михаилом комсомольский билет.
Во всех щепетильных случаях жизни Михаил ему доверял, как другу. Володю Клыкова любили и больные. Он дружил с Юркой, а в последнее время служил передаточной инстанцией для связи лазарета с карантином и Балашовым. Не случайно Володя оказался в числе двух десятков людей, собравшихся на организационное собрание подпольной группы.
— Ведь это же штрейкбрехерство, Емельян Иваныч! Вишенин продался немцам. Что на него смотреть?! К ногтю вместе с Людмилой — и точка! — возбужденно бубнил покрасневший от злости Клыков. — Я сам возьмусь… Я им Лидию никогда не прощу. Она как родная с больными была…
— Так тогда и Вишенина не было в хирургии, когда Лидию взяли! Это ты зря, Володя, — успокаивал Баграмов. — А с Вишениным мы виноваты сами, что не подсказали ему правильной линии поведения.
— Не подсказали, да?! А он не советский врач?! А Леониду Андреевичу разве нужно подсказывать?! — кипятился Володя. — Сволочь этот Вишенин! Выписку на работы людей обещал, а про то, что голод, что бинтов в перевязочной нет, — про это молчал! А потом перед строем: «Объявляю, как старший врач отделения, благодарность всему персоналу! Мы получили добавочных двадцать пайков и прогулки в лес!» Что же, ему в ответ кричать: «Служим советскому народу»?! Ведь если такой гад нам объявил благодарность, значит, мы фашистам во всем угодили, а своим, значит, плохо служим!..
Баграмов слушал эту возмущенную тираду, дав Клыкову отвести сердце.
— Он, Володя, просто трус, тряпка, — возразил Емельян. — Ведь он кадровый военврач. Варакин говорит, что у него два ордена и медаль «За отвагу». В Красной Армии он был хотя формалист и службист, но фронтовик, а тут растерялся. Видишь, он даже не понимает, что ты недоволен этой добавкой пайка, что ты оскорблен одобрением немца… Он и с Людмилой сошелся не потому, что она предательница. Она для него просто добавка к тому же добавочному пайку… «Миленький мой кусочек»! — вспомнил Баграмов.
— Вот и надо таких убивать! — непримиримо отрезал Клыков.
— Ну что ты, родной! Цыкнуть, как на собаку, — он и хвост подожмет, — возразил Емельян. — А Михаил Степаныч что же моргал перед генералом?
Суровое выражение сразу исчезло из глаз Володи. Теплая ребячья улыбка осветила его лицо.
— Да что вы! Как же моргал! Михаил Степаныч им выложил все под конец. Он же сам по-немецки, без всякой Людмилы. Так Вишенин потом ему пригрозил, что совсем отчислит его из отделения. С этим Михайло Степаныч меня
— Болтает он языком, Володя. Никуда он его не отчислит, — сказал Баграмов. — Ну, а конфликт есть конфликт. Скажи Михаилу Степановичу? что утром ему сообщим решение Бюро.
Пришло время взять в руки хирургию и «иннер», чтобы обезвредить разлагающее влияние Вишенина и Гладкова.
Бюро в тот же вечер решило направить в хирургию майора Кумова, на подкрепление Варакину, Пацюку и Клыкову. Кумова переводили из ТБЦ под предлогом срочной операции ущемленной грыжи.
С вечера майор лег в постель. Леонид Андреевич и Глебов несколько раз заходили к нему, озабоченно покачивая головами, вслух настаивали на необходимости операции. Товарищи из больных сочувственно бодрили майора, желали удачи…
После обеда санитары уложили Кумова на носилки и понесли в хирургию, сразу в операционную, где его уже ожидали Варакин, старший хирургический фельдшер Саша Пацюк и Володя Клыков.
Пока Вишенин вкушал свой послеобеденный отдых, Варакин сделал майору разрез и наложил в надлежащем месте шов, который не мог вызвать сомнений в характере произведенной операции.
После этого Кумов вынужден был несколько дней пролежать в персональном «ревире» хирургии, чтобы соблюсти правдоподобие мотивировки, по которой его перевели из ТБЦ-отделения в хирургическое.
Дня через три врачи хирургии узнали, что по приказу Вишенина для выписки из лазарета создается врачебная комиссия.
— Чует, что всех возмутил. Прячется за чужую спину, прохвост! — сказал Варакин Кумову, навестив его перед самым обеденным перерывом. — Ведь если выписывать будет комиссия, то как будто и вина уже не его.
— Ах, вот как! — живо воскликнул Кумов. — Значит, мне больше этой комедией с грыжей заниматься некогда. Пойду с ним разговаривать! — Он резко сел на постели и потянулся за сапогами.
— Товарищ майор! Ради бога! Ведь вы не первый и не последний с подобною «операцией»! Нельзя еще вам ходить! — взмолился Варакин. — Я сам с ним расправлюсь.
— Тогда идите, немедленно расправляйтесь. Не можем же мы допустить, чтобы этот мерзавец творил, что захочет! — возмущенно сказал Кумов. — Вы, кажется, с ним служили? Он был коммунистом?
— Да коммунистом он именно был. Я уж управлюсь, не беспокойтесь, — уверил майора Варакин.
Варакин пришел к Вишенину, как раз когда тот возвратился к обеду в свою комнатку. Весь лазарет знал о том, что Людмила именно в этот час приходит к старшему врачу. Для откровенного разговора с Вишениным нельзя было выбрать менее подходящее время. Но Варакина это не остановило.
— Здравствуй, Осип Иваныч! — произнес он с порога и сам изнутри накинул дверной крючок.
— Здравствуй… — растерянно пробормотал Вишенин. — Очень рад, товарищ Варакин! Живем бок о бок, а не заходишь… Садись. Ложка есть, доставай!
— Спасибо, я сяду, но есть не хочу. Михаил опустился на табуретку.
— Я очень рад, Михайло Степаныч, хоть ты и нежданно, — смятенно и несколько даже заискивающе заговорил Вишенин. — Я сам хотел тебя пригласить вечерком как-нибудь…