Пропавшие без вести

Злобин Степан Павлович

— Ну хорошо. А чем же тогда объяснить, что вы содействуете власовцам, помогаете немцам усилить лагерный голод и толкаете малодушных во вражеские ряды?! Красная Армия наступает. А когда она будет здесь, вам придется ответить, сколько вы грабили. Вас ведь спросят, почему у раненых красноармейцев никак не могли затянуться раны. Вы скажете — виноваты фашисты? Верно! Ну, а вы что, святые?! Вы лучше немцев, фашистов?! Вот я к вам вошел, и вы мне отвалили кило мяса. Кому? Майору Красной Армии! Вы что же, хотите за мясо меня купить?! Срам, ребята! — гневно воскликнул Кумов.

— Товарищ майор… — робко заикнулся было один из поваров.

— Молчать!

Кто вас учил перебивать, когда говорит старший! — в крайнем гневе прикрикнул майор. — Слушать дальше! Я признаю, что у вас на кухне тяжелый труд. Вы, скажем, имеете право быть сытее других. Ясно, что повар всегда сыт, и никто не сочтет это за мародерство. Но не тащить! Ведь вы едите на кухне, а на кой черт еще тут у вас этот бачок? — Кумов резко шагнул к бачку и поднял с него крышку. В бачке оказалось ведра два густого варева. — Ведь это не баланда, а настоящий суп! Для кого он сготовлен? На раздачу «дружкам»? Полиции? Значит, каждый из ваших дружков имеет право вцепиться рядовому пленному в глотку и пить его кровь?.. Это же кровь людей, кровь раненых красноармейцев! — Кумов взял из стоявшей перед ним миски кусок мяса и поднял над головой… — Товарищей убивают за то, что они лезут в помойку искать пищу. А что вы? Мародеры!.. Не смейте перебивать! — с негодованием остановил Кумов, заметив, что Иван Соленый сделал какое-то неопределенное движение. — Я вам говорю, как старший по званию, в порядке приказа по кухне: с этой самой минуты, без всякого исключения, всем выдавать только норму, какую положено. С завтрашнего утра я, майор Красной Армии, буду сам приходить к раздаче пищи, и если увижу, что вы, красноармейцы и командиры, продолжаете грабить, то я подниму против вас весь лазарет. — Майор перевел дыхание, но все молчали. — Если есть среди вас негодяи, бегите сию минуту в гестапо с доносом. что я поднимаю восстание голодного лагеря против зажравшихся полицаев и поваров! — заключил Кумов.

Он умолк и сел. От возбуждения по распаленному лицу его стекал пот. Он пошарил в кармане, но не нашел платка и вытер лицо пилоткой.

— Товарищ майор, разрешите теперь обратиться, — сказал старший повар, также весь мокрый и взволнованный. Он крутил цигарку, а руки его не слушались и дрожали…

— Обращайтесь, — сухо и коротко бросил Кумов.

— Видите, товарищ майор, мы понимаем свою вину и согласны, — сказал Соленый. — А может быть, лучше было бы с нами поговорить по-другому… Так ведь и коменданты умеют кричать. А вы даже и не пробовали говорить по-хорошему. Мы с уважением вас приняли. Мы понимаем, что вы майор, вы старше. Мы слушали вас и согласны. Кто не согласен, того мы и сами уговорим, а вы нас сразу уж и людоедами и мародерами… И правильно сказано, а можно было бы и так объяснить. Мы, может, тогда еще крепче насказали бы слов себе сами…

— Я, ребята, не комиссар, а строевой командир, — остывая от гнева, сказал Кумов. — Убеждать, уговаривать — это комиссарское дело. Мое дело — приказ. Обсуждать его нечего, он всем понятный. Если кто плохо понял, то старший, тоже в приказном порядке, выгонит его с кухни вон и поставит на это место другого. Нас с вами никто не уволил из Красной Армии. Давайте жить честно… «По-хорошему» вы теперь говорите между собой, а я приказал — и точка…

Наутро полиция, размещавшаяся в форлагере, не приняла с кухни завтрака. Дежурные полицейские, ходившие с бачками на кухню, бросились с жалобой к Шикову, прося его прекратить своеволие совсем «распустившихся» поваров.

Похлестывая по

голенищу кончиком своего знаменитого на весь лагерь арапника, Митька Шиков размашисто легким, пружинистым шагом шел к кухне, щеголяя только что сшитой, ловко сидящей на нем новенькой лейтенантской формой.

После ликвидации рабочего лагеря в каменных его комендантская звезда шла к закату. Давно уже ему не было случая явить свою грозную власть. Он даже соскучился. Повелительные нотки, которые он так любил в своем гулком голосе, теперь звучали только в пределах форлагерских бараков. Казалось, в лагере перестали чувствовать его молодую кипучую силу…

На ходу Шиков сам себя горячил, повторяя одно и то же: «Не на того напали! Сюрпризец тоже мне приготовили! Позабылись? Я вас всех разгоню разом к чертовой матери. В колонну отправлю!» Но в мысли его тайно уже закралось сомнение в том, властен ли он в самом деле выписать из лазарета… «Как бы не так! Не на того напали!» — снова бодрился Шиков.

— Колька, ты что там затеял, пацан-пацаненок?! — с шутливой угрозой, потрясая арапником возле кухни, крикнул Шиков раздатчику.

Именно им, Шиковым, год назад был замечен в колонне Колька-«пацан», тощий, замученный пленным этапом подросточек. Именно Шиков приказал поварам его приютить и подправить. Он давно уже привык, что «пацан» относится к нему с особенным уважением.

— А я тут при чем, дядя Митя?! Я даю, что велят! — с небывалой ранее развязностью отозвался Колька, поняв, о чем идет речь.

— Кто же это тебе велит прижимать коменданта и лагерную полицию? — строже спросил Шиков.

— Вас обидишь, мордастых! — подал кто-то голос из толпы обычных околокухонных зрителей. — Вишь, как истощали!

— Попили русской крови, довольно! — осмелев, подхватил второй.

Вся толпа состояла из свидетелей поражения полиции. Все видели, что идет борьба за справедливость.

— Да что вы на меня-то, Дмитрий Иваныч? Говорите Ивану Соленому. Я ничего не знаю! — почти огрызнулся, ободренный голосами больных, Колька.

— И скажу! Ты меня знаешь, уж я скажу — так скажу! Небушку жарко станет! — вновь распалился Шиков. — Не на того напали, чтобы шутки со мною шутить!

Он почувствовал в себе прежнюю уверенность, прежние силы: Митька Шиков не Бронислав и не Жорка Морда! Он сломает рога непокорным!

Отдав приветствие «по уставу» немецкому унтеру кухни, стоявшему при раздаче, Шиков решительно вошел в помещение.

— Ива-ан! — грянул голос коменданта на всю кухню.

Не так давно от такого его окрика все замирало, все умолкали, и тотчас звучала команда: «Смирно!» Шиков не признавал, чтобы при входе его командовали немецкое «ахтунг». Русский, он требовал подачи русской команды. Он ждал ее и сейчас, но вместо того услыхал досадливый возглас старшего повара из клубов кухонного пара:

— Тут я, Митя. Чего ты?

— Ты что там мудришь с раздачей?! — начальственно и грозно спросил Шиков, сквозь пар пробираясь к Соленому.

— А чего я мудрю? Отпускаю по норме! — отозвался Иван. — Надо прибавку — так пусть немцы мне добавочные продукты на вас выдают.

— Ты что? Опупел? — озадаченно спросил Шиков.

— Товарищ Соленый, идите сюда, — уверенно позвал от дальнего котла незнакомый Шикову голос.

— Иду, товарищ майор, — отозвался Иван и, не слушая Шикова, отошел, утонув еще глубже в клубах пара. Митьку взорвало.

— Ива-ан! Ты куда ушел?! Я с тобой говорить не кончил! — крикнул Шиков почти истерически, крепко сжав в руке свой арапник. — Забылся?!