Пропавшие без вести
Шрифт:
Лешка пытался понять заявление, принесенное Бегуновым и написанное по-немецки, но не сумел его прочесть. Он разобрал только подпись Тарасевича.
Мартенс явился четверть часа спустя.
— Вот, господин переводчик, почитайте, письмишко любовное от Тарасевича получил через писаря Бегунова, — сказал Безногий, делая вид, что ему известно уже содержание этой бумажки.
Мартенс молча прочел.
— Боится! — сказал он. — А что теперь делать? Гауптман срочно вызван в Центральный рабочий лагерь. А мы с тобой
— Ничего не случится с ним, зря он трусит, господин переводчик! — быстро сообразив, подхватил Любавин.
Следовало, казалось бы, немедленно сообщить обо всем в Бюро. Но день сложился таким образом, что Лешка оказался у Мартенса как на цепочке. Он не мог освободиться до позднего вечера. Мартенс его захватил с собою в главную комендатуру, потом вместе с Мартенсом, по приказу гауптмана, они пошли в ТБЦ вызывать Тарасевича и Бегунова, потом их обоих отвели в лагерную тюрьму, и, наконец, до вечера сидели в абверовской канцелярии, задержавшись долго после отбоя…
После назначения санитарным фельдшером Баграмов переселился из аптеки в писарской барак.
Емельян «перестроился» — он рано ложился спать и вставал с первым светом летней зари, чтобы идти в аптеку писать.
На этот раз он только успел заснуть, как кто-то во мраке лег с ним рядом на койку.
— Тише, молчи, отец! Это я, Лешка. К Юрке хотел, да поздно, а дело не ждет, — прошептал ему в ухо Любавин.
— Что случилось? — тревожно спросил Баграмов, с которого мигом слетел всякий сон: без крайней срочности Лешка к нему не пришел бы.
— Беда! Какой-то донос. Наверно, от власовцев. Большой список людей. В руки мне Мартенс не дал. Я думаю — Тарасевич…
Лешка вдруг оборвал фразу, замер, прислушиваясь.
— Немцы! — шепнул он и отпрянул куда-то во мрак.
Возле барака послышались громкие голоса. Сквозь шторку затемнения скользнул яркий свет ручного фонарика.
Топот нескольких человек раздался в тот же миг по крылечку и в тамбуре.
— Auf! Hande hoch! [Встать! Руки вверх!] — крикнул оберфельдфебель, входя в барак с поднятым пистолетом и с зажженным фонариком.
Еще два ярких фонаря брызнули светом в барак от двери.
За оберфельдфебелем появился Мартенс, за ними — двое солдат с автоматами,
Мартенс вышел вперед и, подставив под свет фонаря бумагу, стал громко читать список:
— «Ломов Юрий». Здесь?
— Нет, — отозвался кто-то из пленных, стоявших в одном белье с поднятыми руками.
— «Кумов Николай»!
— Нет, — ответили два-три голоса разом.
— «Баграмов Емельян»! — прочел Мартенс.
— Я, — отозвался Баграмов.
— Raus, weg! Hande hoch! [Выходи! Живей! Руки вверх!] — крикнул оберфельдфебель, указывая ему пистолетом на дверь. Баграмов
— Оденься! — приказал Мартенс.
Емельян стал разбирать одежду.
— «Барков Василий»! — прочел дальше Мартенс.
— Нет, — откликнулся кто-то.
Оберфельдфебель обвел барак фонарем и заметил человека, который старался укрыться за отворенной дверью.
— Wer? Hande hoch! [Кто? Руки вверх!] — выкрикнул оберфельдфебель, освещая прятавшегося.
Лешка Безногий, стоявший за дверью, послушно поднял руки и уронил костыли, которые с грохотом выпали под ноги оберфельдфебелю. Тот отшатнулся.
— Леша… ты?!. Зачем здесь? — растерянно пролепетал Мартенс.
— В карты с ребятами тут заигрался, — стараясь держаться развязно, сказал Лешка…
— Weg! — гаркнул оберфельдфебель. — Schnell! [Пошел! Живо!] — указал он пистолетом за дверь.
— Подними костыли. Иди за дверь, — испуганно пробормотал Мартенс…
Баграмов, подняв руки, пошел из дверей в темноту ночи, сквозь строй автоматчиков, стоявших от барака до самых ворот блока.
Под направленными в одну точку прожекторами с двух вышек, возле комендатуры уже стояли в ряд несколько человек с поднятыми руками. Их окружали автоматчики.
Среди арестованных Баграмов заметил Юрку, доктора Глебова… Вот привели Баркова. Рядом с ним ставят Любавина. А это кто? Костик… Ольшанский… Писарь Спивак… Ведут Кумова…
Руки затекли. Стоять с поднятыми руками можно, оказывается, не так долго. Вон кто-то там опустил руки.
— Hande hoch! — крикнул немец и ткнул того кулаком в лицо.
Емельян крепче сцепил пальцы рук, налившихся тяжестью…
Арестованных пересчитали и по темной дороге погнали за проволоку, по-прежнему с поднятыми руками.
Около лагерной тюрьмы их остановили. Обыскивали по одному. Баграмов видел, как обыскивают Кумова и одновременно переводчика Костика. Что между ними общего? У Костика растерянное лицо, глаза полны слез, руки трясутся… Когда обыскивали Емельяна, он почувствовал, как стальные браслеты наручников охватили запястья рук, которые наконец опустились и, отдыхая, «гудели». Мартенс подтолкнул его в спину, направляя по темному коридору.
Электрический фонарик на миг ярко осветил перед глазами Баграмова тесную камеру. Затем окованная железом дверь хлопнула за спиною, и в темноте ему было видно только решетчатое окно на синеющем фоне ночного неба. Он ощупью нашел нары и сел.
— Вот и конец! — глухо произнес чей-то усталый, мертвенный голос во тьме одиночки. Баграмов понял, что это сказал он сам.
Окончание 3-й части
Часть четвертая. Последняя схватка