Пропавшие без вести
Шрифт:
Вошел Мартенс, который сам сводил двоих арестованных за водою и снова вышел.
— Товарищи, никаких признаний, ни полупризнаний! Все начисто отрицать, — прошептал Баграмов, чтобы все слышали. — Это борьба за жизни…
Несколько человек молча кивнули. Другие подали утвердительный знак только глазами.
— Ш-ш! — шикнул солдат. — Offiziere! — и он опасливо кивнул на стену соседней комнаты…
— Никаких имен и фамилий, — тише, чем в первый раз, шепнул Емельян.
Солдат только укоризненно посмотрел на него. Глебов толкнул Емельяна локтем и глазами указал на Любавина.
— Надо стараться только отвечать на вопросы, — довольно громко сказал Емельян.
Послышались шаги по коридору. Все замерли. Вошел Мартенс с солдатом. Вчерашнее выражение тревоги по-прежнему омрачало лицо зондерфюрера.
— Ломов Юрий, — вызвал он.
Юрка вдруг покраснел яркими пятнами и рванулся с места, но, скованный в пару с Толей Зубцовым, молча развел руками и криво усмехнулся.
Солдат, который вошел вместе с Мартенсом, отпер ключом и разъединил кандалы. Мартенс с солдатом ушли, уводя с собой Юрку.
Воцарилось еще более глухое молчание. Было ясно, что можно и говорить, что солдат не помеха, но здесь же сидел, хотя и в роли такого же арестованного, «гестаповец» Лешка Безногий. Как можно заветное, тайное говорить при нем?! Даже Барков и тот заподозрил Любавина…
В общем молчании, в тишине ожидания, все напряглось. Только отдельные тяжелые вздохи вырывались то у одного, то у другого.
День стоял жаркий. Окна в комнате были закрыты и занавешены. Духота давала себя знать. У многих по лицам струился пот, волосы слиплись от пота, который обильнее, чем от жары, выступал от волнения.
— Zu warm! [82] — так же с тяжелым вздохом сказал караульный солдат.
— Ja, zu warm! [83] — согласился Костик.
— Funf Offiziere, — шепнул солдат, указав глазами на стену соседней комнаты. Он покачал головой и неизвестно к чему добавил: — Scheisse! [84]
82
Жарко!
83
Да, жарко!
84
Пять офицеров. Дерьмо!
Снова повисло молчание, прерываемое изредка глухим покашливанием да чьим-нибудь вздохом…
Через полчаса Ломова привели обратно и посадили к противоположной стене комнаты, так, что его отделяло от остальных расстояние в пять-шесть метров. Под глазами его были синяки. Он шел хромая. Видно было — его «потрепали».
Как раз посредине между Юркой и прочими сидел на стуле солдат.
Мартенс увел следующим Толю Зубцова. Кумов обратился к Юрке едва слышным шепотом.
— О чем? — спросил он.
— Большевик или нет, — так же тихо ответил Ломов.
— Еще? — поощрил Баграмов.
— Много ли в лагере коммунистов и комиссаров… А откуда мне знать! Они разве скажут! —
Караульный солдат напряженно переводил свой взгляд то на Ломова, то на Кумова и Баграмова. Он не мог не понять таких слов, как «большевик», «коммунист», «комиссар», но не вмешивался, не препятствовал разговору.
— Ну, ну, говори живей! — поощрил Баграмов.
— Много ли в лагере офицеров. Я сказал, что только больные. Потом спросили, есть ли партийная организация. А мне откуда знать! Я еще молодой, беспартийный.
Где-то хлопнула дверь.
— Tss! Offiziere! [85] — в испуге шепнул солдат.
Все умолкли и затаились. Солдат встал со своей табуретки, прошелся по комнате, осторожно выглянул в коридор и тихонько сказал:
— Weitermachen… [86]
85
Тс-с! Офицеры!
86
Продолжайте.
…Допрос проводился совершенно стереотипно: всех спрашивали друг о друге, обо всех остальных арестованных, о том, кто натравливал пленных на власовцев, кто организует побеги из ТБЦ-лазарета, есть ли в лагере политическая литература, партийная организация, комиссары, евреи… Били умеренно, не калечили.
Оказалось, что при допросе кроме немцев присутствует власовец, который старается задавать «язвительные» и каверзные вопросы, желая поймать арестованных на каких-нибудь противоречиях.
Баграмова вызвали под конец, так что он не успел перемолвиться только с Кумовым, которого держали дольше, чем всех остальных. Солдат вел себя по-прежнему, явно сочувствуя русским.
То, что его вызывают последним, смутило Баграмова.
Значит, его выделяют из всех остальных не случайно.
Должно быть, Тарасевич сообщил о нем как о вожаке.
Вызванный на допрос Емельян хотел войти независимым шагом, но это не удалось ему по простой причине, что кандалы были коротки, как конские путы, и позволяли едва-едва передвигать одну ногу вперед другой.
У столов, составленных буквою «Г», сидели: за одним — немцы, два майора и два капитана, за вторым столом, слева, отдельно, — власовский капитан невзрачного вида, темный, угрястый, с прилизанным, гладким пробором и пристальным взглядом узких зеленоватых глаз.
Мартенс, единственный унтер, стоял рядом с арестованным.
— Сядьте, — четко по-русски сказал Баграмову рыжий, лысеющий немец, майор с седыми висками, в больших очках, сквозь толстые стекла которых глаза его казались как-то особенно выпученными.
Емельян опустился на стул, оглядывая своих следователей или — кто знает! — судей. Они все сидели в фуражках, при этом рыжий все время приподнимал головной убор, словно кланяясь со знакомыми.
Последовал ряд анкетных вопросов: имя, фамилия, возраст, место рождения, религия…