Пропавшие без вести
Шрифт:
В одну из коротких пауз между движением автоколонн разведчики услыхали странное щелканье, стук, похожий на нестройное и усталое движение по бетонной дороге множества лошадей.
Вставшее за спинами разведчиков алое зарево сделало ночь зыблющейся и красновато-прозрачной.
Сквозь цоканье лошадиных копыт донеслись крики, ругань, собачий лай, выстрелы.
— Дядя Василий, смотри! Целый лагерь! — шепнул оказавшийся более зорким Еремка.
По бетонному шоссе, топоча, как огромный табун хромых лошадей, двигалось человек пятьсот или больше советских пленных, обутых
— Не наших ли? — в испуге спросил Еремка.
— Нет, не с той стороны. Видишь, слева выходят, — определил Василий.
У разведчиков перехватило дыхание от боли и горечи за этих людей, которых в самые последние часы перед освобождением угоняют на запад.
Они ведь ждали, что вот она, воля! Каково же у них на душе!..
— Сволочи! Сволочи! Что же они делают, сволочи! — скрипя зубами от ненависти, переполнившей сердце, задыхался Еремка.
И куда же их угонять? Ведь союзники все равно освободят их не завтра, так послезавтра. В чем тут смысл? В чем хитрость?!
Василий молчал.
В хвосте колонны слышались то и дело собачий лай, выстрелы. Значит, эсэсовцы, как бывало и раньше, травят собаками и добивают упавших… Как раньше! Война еще не научила их ничему…
Какой-то пленный, без шинели, в одной гимнастерке, сбросил колодки и босиком побежал с шоссе. Эсэсовец выпустил не больше трех пуль, и смельчак повалился ничком, головой под откос.
Время перестало существовать для разведчиков. В их сердцах остались лишь гнев, сострадание да мука бессильной ненависти. Они уже не могли оторваться от этой колонны. Это шла по бетонной дороге их собственная судьба. Завтра фронт приблизится еще на десять километров, и фашисты могут поднять лазарет ТБЦ в такой же безжалостный марш на запад… Вот оно, то самое «уточнение обстановки», ради которого их сегодня выслал майор Барков.
Они переползали, хоронясь то за строениями опустевшей деревни, то в сточных канавах, за полосой кустарничка. То отдаляясь на сотню метров, то вновь приближаясь, они уже не различали колонны — зарево пожара померкло, ночь сгустилась. Они слышали только топот деревянных колодок, собачий лай да окрики конвоя…
Но начался рассвет… Снова стало чуть видно дорогу. Когда колонну пленных настигала вереница стремившихся к западу автомашин, эсэсовцы сгоняли пленных на узкую обочину и заставляли под автоматами ложиться лицом в землю, прямо в канавы и лужи; кто не ложился, на тех бросались эсэсовские собаки.
— Издеваются и напоследок уж, гады!.. — Василий цедил сквозь зубы неслыханные ругательства.
Машины проносились, и тогда фашисты дикими криками и собачьим лаем подымали пленных и гнали их в новый бросок бегом.
Надсадно хрипя, кашляя, спотыкаясь о тела упавших товарищей, теряя колодки с ног, пленные бежали до новой остановки, которой требовали гудки настигающих автомашин…
Эсэсовцы снова остановили пленных.
Разведчики узнали знакомое им по прежним разведкам место километрах в семи от ТБЦ. Шоссе проходило здесь между крутым откосом, почти обрывом к небольшой речушке. Снизу, с речки, всплывал туман. По другую сторону дороги
Эсэсовцы опять приказали пленным ложиться. Колонна машин прошла, а конвой все не позволял пленным подняться, держа их под автоматами с края дороги, у самой стены.
Разведчики наблюдали, приспустившись к руслу речушки, скрываемые от постороннего глаза невысокой колючей изгородью частных владений и елочками, росшими возле нее.
Почти полностью рассвело. Давно уже было пора разведчикам возвращаться, но какое-то необъяснимое чувство держало их здесь. Они словно стыдились покинуть в беде товарищей по несчастью…
— Пойдем, Еремка, светло уж! — шепнул Василий.
— Да, все ясно! — со вздохом согласился Еремка. — Пошли, дядя Вася…
Но они не успели податься к речке, в гущу тумана, когда на востоке послышался скрежет и грохот металла.
Эсэсовец выпустил вверх две красные ракеты, и конвойные вместе с собаками побежали с дороги вниз, под откос, почти к речке, где были Василий с Еремкой. Пленные с криками шарахнулись за солдатами вниз, но команда «цурюк», собаки и фашистские пули отбросили их назад, на дорогу.
Василий с Еремкой не поняли, что там творится. Как вдруг по бетонной дороге с лязгом и скрежетом с запада выкатили танки… Вопли отчаяния и проклятия заглушил рев моторов. Слышалось лязганье стали и треск полусотни эсэсовских автоматов: танки со знаками свастики, со скрещенными костями и черепами, обрушились на метавшихся по дороге пленных, мяли, топтали гусеницами и месили людей в кровавое тесто…
Может быть, это длилось четверть часа, может, каких-нибудь три-четыре минуты. Даже собаки в страхе примолкли…
…Несколько танков забуксовали на грудах кровавых останков. Они сдавали назад и снова, кроша кирпичи заводской стены, бросались утюжить обезумевшую толпу пленных, которая искала спасения, прижимаясь вплотную к ограде…
Танки, покончив это кровавое дело, сдали назад, развернулись на бетонной дороге. Один из танкистов открыл люк и выкрикнул что-то эсэсовцам.
— Gut. Jawohl! [114] — откликнулся их командир.
Это было явно заранее обдуманное убийство сотен людей, которых нарочно для этого выгнали на дорогу…
114
Хорошо. Слушаюсь!
Раненых, скатившихся вниз, и тех, кто остался живым на шоссе, эсэсовцы добивали одиночными выстрелами, а десяток пленных, которые чудом остались целыми, заставили расчищать дорогу для автомашин, уже наседавших с востока и не имевших возможности двигаться по кровавому месиву…
Около двух десятков эсэсовцев с собаками сбились кучкой в небольшой котловине, должно быть в воронке от авиабомбы, чуть ниже дороги. Они закуривали и обсуждали что-то всего шагах в полусотне от изгороди, за которой, дрожа от ненависти, лежали разведчики…