Пропавший чиновник. Загубленная весна. Мёртвый человек
Шрифт:
Но и восемь месяцев проходят. Одни радуются дню освобождения, другие боятся его. Но так или иначе, а день этот все-таки наступает.
Наступает и день освобождения бывшего служащего военного министерства Амстеда. Он уже получил свою одежду и маленькую сумму денег, которую он заработал, клея пакеты. От тюремного инспектора он выслушал похвалу за хорошее поведение.
И вот однажды утром надзиратель распахнул перед ним широкие ворота Западной тюрьмы,— и Теодор Амстед может выйти на Вигерслевскую аллею.
За ним могла бы приехать жена. Но Амстед этого не пожелал. Они могли бы встретиться еще в тюрьме, но и от свидания он отказался.
Он не питает к ней ненависти. Но о чем им говорить?
На свободе Теодор Амстед останется недолго. Ему только нужно совершить задуманное. И тогда он вновь вернется к обеспеченности и устойчивости тюремной жизни.
На свободе холодно. По Вигерслевской аллее гуляет ветер. Теодор Амстед зябнет в своем толстом зимнем пальто. Никто бы не узнал в нем самого могущественного человека в мире, повелевающего жизнью и смертью.
Ему предстоит осуществить один план. План, продуманный во всех деталях. Прежде всего он купит кое-что в магазине скобяных изделий. Но магазины еще закрыты. Придется подождать несколько часов, прежде чем он сможет приступить к выполнению своего плана.
Два часа тянутся страшно долго, когда расхаживаешь по улицам, стараясь убить время. Но и двум часам приходит конец. Он бродит по улицам и ждет. И зябнет — ведь он отвык подолгу оставаться на воздухе.
Из маленького кафе на улицу вырывается аромат кофе. Амстед останавливается и вдыхает в себя сладкий запах благоухающего напитка.
Оп нерешительно входит. Никогда еще не бывал он в таких местах. В бытность свою чиновником он никогда не посмел бы выпить чашку кофе в ларьке или дешевом кафе.
Он нервно и робко заказывает кофе с булочкой. Осторожно несет поднос с большой дымящейся чашкой туда, где приметил свободное место.
Осторожно отхлебывает кофе. Не опасно ли пить его? Может статься, в чашке остались какие-нибудь микробы, грязь? Ведь он должен добиться, чтобы его приговорили к пожизненному тюремному заключению. Он боится заразы и болезней.
Его мать пришла бы в ужас, если бы увидела, где он пьет кофе. А у жены было бы нервное потрясение. То, что он делает, — нечто неслыханное и ужасное. Но кофе — горячий, вкусный, от него чувствуешь себя бодрее.
В кафе сидят несколько рабочих. Одни пришли прямо после ночной смены, на их одежде — следы грязи, земли. Другие только идут на работу: они пьют здесь свой утренний кофе.
Бывший чиновник военного министерства боязливо косится на них. Он инстинктивно сбивает несколько пылинок со своего пальто.
Амстед всегда немного робел перед людьми в спецовках. Это — чуждый, незнакомый мир. От этих субъектов надо держаться подальше. «Не подходи к ним близко!» — говорили ему, когда он
Люди в спецовках. От них всего можно ждать — грубости, скотства, брани, насилия.
Мастеровых он наблюдал только, когда они производили какой-нибудь ремонт в его квартире на улице Херлуф-Троллесгаде. Но сам он никогда не заговаривал с рабочими. Он был учеником, студентом и чиновником. И знался только с другими учениками, студентами и чиновниками. Люди в спецовках, которых он встречал на улице, были из другого, чуждого ему мира.
Но пока он пьет свой кофе, никто не набрасывается на него.
Рабочие разговаривают, курят и читают утренние газеты. Они настроены вполне благодушно. Пожалуй, не менее благодушно, чем чиновники 14-го отдела военного министерства, когда они читают свою газету в порядке строгой очередности или, оттопырив мизинец, пьют послеобеденный чай из продезинфицированных чашек.
Да, на этих рабочих грязные спецовки. Но они не задевают выпущенного на волю Амстеда.
А вот уже и магазины открываются.
Амстед стоит некоторое время перед витриной магазина скобяных изделий, рассматривая молотки и топоры, разложенные и развешанные длинными рядами. Затем он входит внутрь.
— Вам молоток, сударь? Извольте! Для каких-нибудь специальных работ?
— Мне нужен просто хороший, тяжелый молоток!
— Пожалуйста! Вот, например, плотничий молоток. Великолепный инструмент, сударь! Уж он-то не подведет. Превосходно рассчитан. А не нравится ли вам этот? Или, может быть, вы предпочитаете вон тот? Им можно и гвозди вытаскивать. Пожалуй, он будет для вас удобнее всего.
— Нет, мне гвозди вытаскивать не надо. Сколько стоит вот этот?
— Полторы кроны, сударь! Это очень хороший молоток! Будет вам служить и служить. У нас их много покупают, сударь!
— А вот этот?
— Этот стоит всего-навсего крону двадцать пять. Тоже превосходный молоток. А вот за крону семьдесят пять! Этот потяжелее.
Теодор Амстед рассматривает молотки. Он взвешивает их в руке. Он пробует их на удар. Вот, например, молоток, с одного конца заостренный, а с другого закругленный. Как будто вполне подходит.
— Сколько он стоит?
— Это специальный молоток. Подороже, правда. Три кроны семьдесят пять. Но уж, скажу я вам, молоток особенный, первоклассный. И какой удар! Вот попробуйте!
Теодор Амстед поднимает, взвешивает, пробует. Он долго и пристально смотрит на лоб продавца. Измеряет расстояние и крепко сжимает пальцами ручку.
Продавцу на мгновенье становится жутко.
— Этот человек посмотрел на меня взглядом убийцы! — сказал он впоследствии в полиции.
Молоток вполне подходящий. Но не взять ли тот, что подешевле? Ведь Амстед не привык бросать деньги на ветер.