Пропавший чиновник. Загубленная весна. Мёртвый человек

Шерфиг Ханс

— Осторожнее! — кричит Хагехольм. — Примите же меры, чтобы он не удрал.

— Никуда он не удерет! — говорит один из полицейских. Схватив Теодора Амстеда за рукав, он крепко держит его.

Арестованный озирается по сторонам.

Он бросает взгляд на голубой дощатый забор, видит Хагехольма, Йенсена, Карен и каких-то незнакомцев.

Все это как сон, как будто происходит это не с ним, а с кем-то другим, а его совсем не касается.

На окне стоит несколько банок, а в них водоросли, улитки и злые водяные насекомые. Кто-нибудь, вероятно, позаботится об аквариумах.

Теодор Амстед не

противится естественному ходу событий. Он привык к тому, что инициативу берут в свои руки другие, привык находиться под опекой.

Полицейский вталкивает его в машину. Хлопает дверца, заводится мотор.

Хагехольм качает головой.

Не умеют даже как следует арестовать человека! Да он мог бы сто раз удрать. Почему у них не было с собой наручников?

Лицо у Хагехольма даже посинело от волнения. Он отправляется в город к тюрьме — узнать что-нибудь новенькое.

Если он понадобится как свидетель, — что ж, пожалуйста, он всегда готов служить.

Быть может, за поимку преступника назначена награда. И Хагехольм намерен заявить на нее претензию. Ведь он всегда считал, что с американцем что-то неладно. Разве не говорил он этого Йенсену и прочим? И если назначена награда...

Хагехольм мчится по шоссе на своем фордике. Беспокойная он душа!..

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава 44

В квартире Амстеда на улице Херлуф-Троллесгаде сидит молодой человек.

Стройный и смазливый молодой человек. Он сидит в кабинете, в кожаном кресле, за турецким курительным столиком. Но не курит. Не выносит табачного дыма. Спиртных напитков он тоже избегает. Алкоголь может погубить тот особый дар, которым он наделен.

Это Эйнер Ольсен, медиум, посредник между фру Амстед и ее покойным мужем.

В квартире все осталось, как было. На лакированном ломберном столике стоит портрет Теодора Амстеда в кожаной рамке. Амстед чуть-чуть смущенно оглядывает комнату. На лбу у него две глубокие скорбные складки.

В кабинете царит полумрак, какой бывает во время спиритических сеансов. Желтовато-коричневый пергаментный абажур с отделкой из парчи и шелковой бахромой затеняет лампу. Освещенная этими бронзово-желтыми отблесками, фру Амстед выглядит совсем молодой.

Они сидят в «берлоге» Теодора Амстеда и беседуют о жизни и смерти, которая на самом деле есть не смерть, а лишь изменение состояния, переход в другой мир.

Фру Друссе, поэтесса, в свое время принесла фру Амстед весть из мира духовного. Но фру Друссе уже не бывает на улице Херлуф-Троллесгаде. Эти две дамы теперь не узнают друг друга. Их теплая дружба перешла в ожесточенную вражду.

Разлад у них начался с чисто религиозных вопросов. А затем прибавилось и еще кое-что. Пропасть, разделяющая их, глубока и непреодолима.

Фру Амстед, правда, уверовала в спиритизм, но не вступила в такие тесные и сердечные отношения с братьями и сестрами по общине, как фру Друссе, и не открыла им свою душу.

Присутствуя на спиритических сеансах, фру Амстед научилась пользоваться тем остроумным духовным механизмом,

который устанавливает связь между потусторонним миром и теми, кто еще живет на земле.

Но она не регулярно посещает храм, не является ревностным участником богослужений, не возносит вместе со всей общиной молитв. Она не вербует новых братьев и сестер. И не оказывает кружку верующих той материальной поддержки, которой можно было ожидать от такой состоятельной особы.

— У нее лишь чисто эгоистический интерес к спиритизму, — говорит фру Друссе. — Она все еще проникнута земным высокомерием. Нет, она не из тех сестер, которые самозабвенно служат нашему делу. Ее душа черства и предана мирской суете.

Это суровые слова. Но за ними последовали еще более оскорбительные упреки и обвинения, которые фру Друссе высказала в присутствии владельца типографии Дамаскуса и самой фру Амстед; о примирении между двумя приятельницами уже не могло быть и речи.

В кружке не было ни одного человека, который усомнился бы в правдивости сообщений, получаемых фру Амстед от мужа через медиума. Но фру Друссе энергично возражала против того, чтобы один только молодой Ольсен все время являлся посредником между мужем и женой. Почему бы духу Теодора Амстеда не посылать сообщения жене через другого медиума, например через весьма способную Майю?

Несомненно, именно Ольсен настроен на тот духовный лад, на который реагирует фру Амстед. Но разве справедливо, чтобы одна сестра так широко использовала в своих целях способности медиума? Разве это не злоупотребление силами, которые должны служить благу всей общины, а не отдельным частным интересам?

— Мы, медиумы, — несчастные люди, — говорит Эйнер Ольсен. — Мы так восприимчивы, так сверхчувствительны! Это такое особенное, ни с чем не сравнимое чувство, когда в твое тело вселяется чужой дух. Собственная твоя душа становится бесприютной и трепещет от страха: удастся ли ей вернуться в свое обиталище? Одолевает усталость... Бесконечная слабость...

— Неужели транс отнимает у вас так много сил? — тихо спрашивает фру Амстед и с материнской лаской гладит его светлые волосы. — Бедный мальчик! Вы устали?

— Сейчас я не так уж устал. Ведь у нас с вами полный душевный контакт. Но в нашем кружке!.. Ах, там часто бывает тяжело. Как мучительно сознавать, что рядом сидит человек, настроенный к тебе враждебно. Когда цепь духа не замкнута... Знали бы люди, как осторожно надо обходиться со своими мыслями! А если два духа хотят одновременно вселиться в мое тело, как было тогда в храме!.. Когда, помните, стол развалился на куски... Мне угрожала большая опасность. Я уже и не надеялся, что моя душа вернется в тело. Это было что-то страшное. Ведь, казалось бы, перешедшие в потусторонний мир очищены, свободны от плотских вожделений. Но, к сожалению, многие, слишком многие остаются такими же, какими они были на земле. Я иногда просыпаюсь по ночам и дрожу от страха перед этим Хаконом и этим Друссе, которые еще не достигли чистоты н ясности, всего того, что является предпосылкой жизни в духовной сфере. Я чувствую, что это не любовь, а греховное вожделение, что в мое тело вселяются нечистые желания и помыслы... и они оскверняют его. О, если бы вы знали, как это ужасно!..