Прописи войны. События, которые становятся судьбой
Шрифт:
Рядом когда-то жили мои друзья. Где теперь они?
Подошел Марк, серьезный и немного рассеянный, как всегда. Пошли на квартиру. Там уже ожидали другие участники кружка. Читали стихи, пили коньяк и закусывали тем, что принесли. Рассуждали о литературе, смеялись… Собираться в библиотеках сейчас нельзя, потому что украинцы могут ударить «Точкой-У». Но желание общаться и делиться своими произведениями очень велико. И с удовольствием про любовь читают и слушают, а про войну… как она надоела. Марк сказал, что не может ничего про войну писать,
В этот момент я подумал: «Может, мы все исчерпали свой лимит на счастье, и остаток жизни будет невнятным и тяжелым?»
Я вспоминал разговор с Женькой. Пусть мы с ней по-разному смотрим на ситуацию, но в одном она права: все это надо заканчивать. А как ты это закончишь, если вершится мировая история, и Донбасс – важная часть этого? Хочется уехать в глухую деревню, чтобы никого не было рядом. Но так не получится.
Колонна техники проезжает мимо, гудят, – бронемашины, гаубицы, грузовики. А я на окраине города, стою и пью кофе, согреваясь в прохладное апрельское утро. Что я здесь делаю? Рядом завод, на котором работали мои предки. Может, я к ним пришел сюда? Ведь не только по кладбищам ходить?
К полудню значительно теплеет. Я иду по трамвайным линиям, мимо заброшенного старого парка, и вижу чудо. Вижу картину, почему-то потрясшую меня до глубины души.
Идет девушка в белом платье. Худенькая, фигура практически подростковая. С округлившимся животом. Беременная. В такое время. Спецоперация, боевые действия. Где твой муж, красавица? Наверное, на фронте. Сейчас почти всех забирают. А ты идешь и улыбаешься – и пританцовываешь на ветру. Потому что ты несешь в себе искру. Эту непобедимую тягу к жизни. Ты смотришься как инородное тело. Ведь здесь, кажется, не может быть таких искренне счастливых людей… Не сейчас.
Я смотрел ей вслед. Как же прекрасна жизнь! Как я хочу, чтобы все были живы! Как я хочу, чтобы все улыбались друг другу!
Как пел Виктор Цой: «А мне приснилось: миром правит любовь, а мне приснилось: миром правит мечта, и над этим прекрасно горит звезда. Я проснулся и понял – беда». Не время для любви, не время для мечты. Звезды оборачиваются ракетами «Точка-У», и они горят, но не в небе, а здесь, на земле, сжигая все. Время для бед…
– Я стих написала… о тебе, – пришло сообщение от Милы.
– Классно. Покажешь?
– Нет… не знаю. А тебе посвящали стихи?
– Да, было дело, – честно ответил я.
– Тогда тем более не покажу!
Эти глаза, смотрящие на меня в автобусах, магазинах, на улице. Такие разные. С обидой, упреком, непониманием, усталостью, похотью… Такие родные.
Вернувшись домой, я застал у нас женщину. Лицо ее покраснело от слез. Мама утешала ее. Я узнал тетю Веру – мамину коллегу. Я знал ее с детства, потому что часто приходил к маме на работу.
– Сынок, тут такое дело…
– Что такое? – спросил я с тревогой.
– У тети Веры сыну исполняется через месяц восемнадцать
– Да, конечно. Без проблем, я только у Ани узнаю, не против ли она.
Слезы на глазах тети Веры исчезли. Она смотрела на меня с недоверием, но и с надеждой. Я ответил уверенным спокойным взглядом, мол, все будет.
Я написал Ане, рассказав об этой ситуации. Ее реакцию я предвидел – она была против. Мы немного поругались из-за этого. Я пытался ее переубедить.
– Если я могу спасти хоть чью-то жизнь, то я это сделаю! Через месяц парню стукнет восемнадцать лет и его отправят на войну. Он не вернется с нее, у него нет опыта. Мать останется несчастной на всю оставшуюся жизнь.
– А если они квартиру отберут?
– Это друзья семьи! Да и как вообще они отберут квартиру? Перестань!
– Делай, что хочешь.
Я заверил тетю Веру, что все будет хорошо и прописку ее сын получит. Ничего с ним не случится. Она начала песню про благодарность, про то, что в долгу не останется.
– Я понимаю, это дорого стоит. Но я заплачу.
– Тетя Вера! Успокойтесь. Я вас с детства знаю. Я никогда не возьму с вас за это деньги. В мирное время, может, и взял бы. Но не сейчас.
Вечером сидел на лавочках в своем дворе. Тишина вокруг, на улице никого нет, окна практически не горят. Немного продрог от ветра, то затихавшего, то вновь набиравшего силу. Сквозняки наших дворов, заставленных хрущевками.
Вот вроде сделал доброе дело, а тошно почему-то было от себя. «Так ты хочешь быть хорошим, чтобы все тебя любили, – с презрением думал я. – А не наплевать ли на всех остальных? Разве ты кому-то из них нужен? Кто-то за тебя вот так впряжется?» Иногда мне кажется, что я никого не люблю. И себя в первую очередь.
14
Раздав все, что привез родным и знакомым, я возвращался в Воронеж. Со мной в автобусе все так же ехали одни женщины, старики и один раненый военный. Так же в ногу, как и тот, с которым я ехал в Донбасс. Он ехал на лечение. Так же хотел снова в бой после того, как подлечится.
Таможенник на границе спросил у меня:
– В боевых действиях участвовали?
– Нет.
Почему-то назад дорога всегда быстрее. Снова за окном была моя любимая картина: темные поля, слабоосвещенные спящие деревни и города, одинокие машины и большегрузы. В наушниках – любимая музыка.
Я чувствовал, что впереди тяжелые времена. И нам придется в них жить и умирать, но главное не в этом, а в том, что мы должны эти смутные времена завершить. Чтобы наши потомки на собственном опыте не ощутили того, как нам было непросто. Чтобы знали о войне только по книжкам. Хотя бы на время. Видимо, таков путь человека.
Рано утром я открыл двери квартиры. Аня еще спала, но из-за шума проснулась. Приоткрыла один глаз и улыбнулась. Я упал в ее объятия.
– Я так скучала.
– И я. Прости меня за все.