Прописные истины в популярном изложении
Шрифт:
Со своей стороны, животные находят в людях не только кормящих родителей, но и настоящих друзей. Они по-детски привязываются к нам, ходят по пятам, жаждут общения. Они по-разному относятся к разным людям с учётом каких-то своих предпочтений. Едва прозревший котёночек смотрит вам прямо в глаза, непостижимым образом безошибочно находя их на вашем необъятном теле. Откуда он вообще знает про глаза? Похоже, мы с ними действительно одной крови.
Наиболее универсальный союзник человека – собака, несмотря на всю свою противоречивость. Это самое злобное домашнее животное, но и самое дружелюбное. Она способна на беззаветную преданность хозяину,
Если человек не слеп, в каждой собаке, да и в каждой кошке, не говоря об обезьяне, он сумеет разглядеть личность. А порой даже предпочтёт кого-то из них неприятному человеку.
Церковь отрицает происхождение человека из животного мира. Тогда откуда у нас, к примеру, хвостовые позвонки? Церковь отказывает животным в наличии души. Но без души возможно только равнодушие, но никак не привязанность, сочувствие, ненависть и тем более дружба и любовь.
Мини-вопросник о правах человека
Что есть человек? Что есть человечество? Выше ли оно органического мира, живой природы вообще? А жизнь – выше ли неживой материи? На что имеет право человек? Какова его забота – сохранение вида? Но чем тогда он выше других видов, у которых та же забота? Своей силой, властью над ними? То есть, право – в силе и власти? Значит, сильные и власть имущие люди вправе использовать в своих интересах и слабых людей наравне с животными? Что им помешает? Внутривидовая солидарность? Выходит, мы доросли только до неё? И человек – поработитель всего живого? И всего неживого? Всё во имя себя, любимого? Не выше примитивного видового эгоизма?
Если зазорно обижать и убивать себе подобных, то где граница подобности? Лягушка отличается от инфузории гораздо больше, чем от человека: у неё тоже скелет, голова, туловище и четыре конечности, тоже мозг, глаза, рот, кожа, мышцы… В сравнении с одноклеточной инфузорией человек, лошадь и корова – вообще одно и то же. Все жизненные процессы схожи, вся физиология однотипна. Способы дыхания, пищеварения, движения, обмена веществ, кровообращения, воспроизведения, фазы развития, сна и бодрствования – одни и те же. А человек присвоил себе право эксплуатировать лошадей и поедать коров. На каком основании? На том, что обнаружил в себе душу, а в них не заметил? Но это его проблемы! На том, что он их кормит? Но и они его кормят! На том, что он может их обмануть, а они его нет? Ах, так вот в чём дело! Кто кого обманет, тот и прав? Но право – от слова правда, а обман – от слова ложь…
И вообще, чем обусловлено право? Отличием в организации? В деталях строения? В сообразительности? В душевности? В хитрости? Такие различия имеются как между видами, так и между людьми: между расами, между полами, между индивидуумами… Основание ли это для каких-то особых прав? Кто ответил на этот вопрос? Расисты? Но их заклеймили. Юристы? Что-то не слышно… Ах, да, мучение животных – подсудная статья. А поедание? Ах, да, вегетарианцы. Но растения тоже живые! Питаться только минералами? Не получается. Права человека… что-то в них нет логики. Похоже, категория права, сочинённая людьми, нуждается в дальнейшем осмыслении.
Свобода,
«Жизнь без свободы – ничто», – отрезал Ромен Роллан. Но человек живёт в системе весьма жёстких требований. Природа накладывает на него базовые физиологические требования: есть, пить, спать, расти, защищаться, размножаться, стариться, умирать. Общество накладывает свои – социальные, надстроечные требования: следовать законам, приказам, правилам, обычаям, традициям, установкам, предрассудкам. Эти многочисленные рамки превращают столь милую нашему сердцу идею свободы в весьма относительное понятие, распространяющееся лишь на то, как именно выполнять все эти суровые требования.
Есть мнение, что только богатство делает человека свободным. Но «свободен не тот, у кого всё есть, а тот, кто сумел освободиться от всего, что ему не нужно», – проницательно заметил А. Асаркан («Неделя» № 16, 1969). А Альбер Камю зашёл с другой стороны: «Свободен тот, кто может не лгать». Тоже неплохо, хотя это относится только к свободе духа. Узник может не лгать, но на свободу благодаря этому не выйдет. Так что дух духом, а нужна ещё свобода физическая, свобода выбора действий и осуществления своих намерений.
«Самая неприятная вещь в свободе, – жаловался кто-то, – то, что из пропасти возможностей можно выбирать только одну». Согласно нашей гипотезе, никакой пропасти возможностей нет, всё взаимообусловлено, поэтому и горевать не о чем.
Марксизм учил, что «свобода есть осознанная необходимость». Это уже теплее, у необходимости-то вариант всего один. А «необходимость, – утверждал француз Бальзак, – мать всего великого». С этим вроде не поспоришь, но англичанин Вильям Питт возражал: «Необходимость – отговорка тиранов и предмет веры рабов». Вот и осознавай её на здоровье.
«В жизни есть только две ценные вещи: любовь и свобода. За любовь я отдам жизнь, за свободу я отдам и любовь», – провозгласил Александр Дюма. Другой француз, Шарль Нодье, иронизировал: «Высшая свобода – это выбрать рабство по своему вкусу». При такой трактовке получается, что Дюма меняет любовь на вкусное для него рабство. Впрочем, это одно и то же, так что обмен вполне эквивалентен.
Ох уж эта свобода. За свободу боролись якобинцы, а когда её обрели, поотрубали друг другу головы. Под лозунгом свободы мы дорвались до социализма, в результате чего миллионы оказались в лагерях, а остальные – под подпиской о невыезде.
Однако отнюдь не все рвутся к свободе. По свидетельству Л. Тарховой («Литературная газета»), есть ещё «третья сила – люди с дефицитом собственного достоинства, которые из равнодушия, страха или из добросовестного заблуждения согласны заменить все свободы системой мелких удобств, получаемых за похвальное поведение». Похоже, что эта третья сила на нашей планете весьма представительна.
А теперь сравним свободу и справедливость. Сейчас мы поможем вам запутаться в термине справедливость так же, как помогли с термином свобода. Ещё бы: ведь определений этих терминов едва ли меньше, чем желающих их определить. Мы совмещаем их в едином лозунге, а ведь они несовместимы: справедливость всегда ограничивает свободу, а свобода попирает справедливость. И одни люди, в основном активные, предпочитают свободу даже за счёт справедливости, а другие, в основном пассивные, требуют справедливости даже за счёт свободы.