Пророчество о сёстрах
Шрифт:
— Решительно не понимаю, о чем это ты.
Элис понижает голос.
— А вот я уверена, что прекрасно понимаешь. Лия, ты хочешь выйти замуж и нарожать детей, жить тихой жизнью с Джеймсом. Ты сама должна понимать, как эти мечты невозможны с… с учетом того, как обстоят дела. Пока ты, как сейчас, борешься с падшими душами.
Подобная прямота застает меня врасплох. Маски сброшены. Она знает не меньше, чем я, а очень может быть — и больше. Теперь это вполне очевидно, и я диву даюсь, отчего это считала, будто Элис не посвящена в тайны пророчества и того, что оно означает.
Видя, что я ничего не отрицаю,
— Если ты только согласишься исполнить свой долг пред Самуилом, то обретешь покой. Он оставит тебя в покое, позволит жить той жизнью, о которой ты мечтала. Ну разве так не будет гораздо легче для всех заинтересованных лиц? Разве та малая частица тебя, что была рождена для роли Врат, не желает этого?
Хотелось бы мне сказать, что слова ее напрасны, что все эти темные посулы нисколько не трогают меня. Но это было бы ложью, ибо какая-то частица меня трепещет от радостного предвкушения, когда Элис заводит речь об исполнении древнего обещания, что несет в себе пророчество. Мне хочется верить, будто это всего лишь та частица моего существа, которая, как всякая молодая девушка, мечтает жить с милым, — но где-то еще глубже я сознаю: все не так просто. Это песня сирен об уготованной мне роли в пророчестве. Это самая глубинная частица моей души, частица, которую я не хочу признавать, не хочу замечать, — частица, что должна бороться с искушением поступить так, как призывает меня Элис.
Я качаю головой, отрицая эту правду, не желая выдавать ни тени слабости.
— Нет. Все… не так, как ты говоришь. — Я тут же смягчаюсь и продолжаю почти ласково, обращаясь к Элис моего детства — той Элис, которую я люблю. — Да, правда, я хочу жить с Джеймсом, но не хочу, чтобы это была жизнь во тьме мира, где правят души. Элис, ты ведь должна это понимать. Мы с тобой согласны в одном: что нам надо стремиться к единой цели — и нетрудно решить, что это за цель. Ты Хранительница. Твой долг — защищать мир от воинства падших душ. А я… у меня тоже есть выбор. И я не стану им помогать. Я пальцем не пошевельну, чтобы помочь им уничтожать то — и тех! — кого я люблю. Разве не такова наша общая цель? Защитить Генри и тетю Вирджинию, единственную семью, что у нас осталась?
Лицо сестры наполовину скрыто в тени, но я вижу, что при упоминании Генри и тети Вирджинии она колеблется. Лишь через миг она овладевает собой достаточно, чтобы ответить мне, — и за этот миг на лице ее проносится вся жизнь, сменяется множество выражений. Но вот детская неуверенность уступает место обреченной решимости.
— Я не предназначена быть Хранительницей, Лия. Мы обе знаем это. Вот почему я чувствую именно так, а не иначе. Вот почему я с самого раннего детства знала, что мой долг — быть с душами, каким бы именем ни нарекло меня пророчество. Я… я ничего не могу поделать с собой. Я такая, какая я есть.
Я качаю головой, не желая слышать, как она говорит подобные вещи. Мне безумно трудно выслушивать от нее все это. Будь предо мной Элис последних дней — Элис с ледяными глазами и суровым лицом… тогда, возможно, отмахнуться от ее слов было бы куда легче.
Она облизывает губы, и они сияют во тьме.
— Если мы будем действовать вместе, Лия, то получим защиту. Мы — и те, кого мы любим. Я могу гарантировать тебе безопасность. И безопасность Джеймса, Генри и тети Вирджинии. Всего, ради чего
В слова ее прокрадывается какая-то отчаянная нотка, и эта нотка пробуждает меня, дает мне силы вырваться из-под власти ее завораживающего голоса. Я с силой трясу головой, точно стараюсь стряхнуть, отогнать нашептанные посулы, все крепче затягивающие меня, пока я гоню их прочь.
— Я не могу… нет, Элис, я не могу так поступить. Просто не могу. Я тоже ничего не могу поделать с собой. Я тоже такая, какая я есть.
Я жду, что она разозлится, но в голосе Элис звучит лишь печаль.
— Да. Так я и думала. Мне очень жаль, Лия.
Рука ее находит на ступенях мою руку, берет ее так, как держала, когда мы были совсем еще крошками. Ее ладонь не больше моей, ну разве что самую малость, и все же были времена, когда я неизменно чувствовала себя в безопасности, когда моя рука была вложена в руку Элис. Не знаю, почему она сказала, что ей жаль меня, — но не сомневаюсь, что скоро узнаю.
И моя рука больше никогда не обретет безопасность в ее руке.
19
— Лия!
Соня машет мне рукой, когда я прохожу мимо гостевой спальни. В ушах у меня все еще звенит разговор с Элис.
Я захожу в комнату.
— Я-то думала, после такого долгого дня вы уже давным-давно спите.
— Лия, чудесный был день! Но у нас еще есть чем заняться, правда ведь?
Соня переводит взгляд на сидящую на постели Луизу.
Немного поколебавшись, я киваю. Остается только надеяться, что Луиза проявит столько же понимания, как и Соня.
Но Луиза вскидывает брови.
— Лия, что такое? Что-то случилось? Что-то плохое?
Я присаживаюсь на краешек постели и качаю головой.
— Нет-нет, ничего плохого. Но остается еще кое-что, что я не успела тебе рассказать. Я сама выяснила это лишь после того, как вы с Соней приезжали к чаю.
— Что еще?
Я провожу рукой по лбу, стараясь унять расшалившиеся нервы пред тем, как делать признание, которое, весьма возможно, положит конец столь дорогой мне дружбе. Рассказывать это все нелегко, поэтому я стараюсь говорить как можно проще и короче. Я сообщаю Луизе, почему моя отметина отличается от всех остальных. Очень хочется смягчить горькую истину, как-то подбодрить Луизу — но я борюсь с искушением. Если мы собираемся действовать сообща, она должна знать и понимать столько же, сколько знаю и понимаю я.
Сперва она не говорит ничего, совсем ничего. Ни гнева, ни протестов, которых я ожидала. Она смотрит мне в глаза, как будто в них таятся ответы на все вопросы. А потом тянется вперед и берет меня за руку — ту самую руку, что Элис выпустила навсегда. И когда Луиза наконец заговаривает, слова ее просты, но в них есть простор для надежды.
— Расскажи мне все.
И я рассказываю. Рассказываю ей о пророчестве, моей роли в нем, о медальоне. Она принимает мои откровения со стоическим спокойствием. Осознание того, что я — Ангел и Врата, не проделывает ни малейшей бреши в ее решимости. И я добираюсь до конца своего повествования, уже зная, что остальная часть истории будет написана всеми нами вместе.