Пророк Темного мира
Шрифт:
Совесть итера не мучила. Он все сделал правильно, по уложению братства: за добро своего спасения из когтистых лап смерти отплатил добром, проведя новых своих товарищей через Каменный урман к Круглому дому. Более им ничем не был Бойша обязан. Другие у него имелись дела — тексты доставить да на Талинке жениться. Конечно, будь чужинская девка с короткими волосами и статью отрока одна, может, и пожалел бы ее итер. А так, с незнатем пришлым, отчего бы и не отвести к Атяму?
Втайне Бойша надеялся, что побьет крепыш-домовой браминского старца, слово Атямово силу потеряет и все ладно сложится.
«К бармовскому погосту приведу вроде как невзначай,
Под разбойничий посвист ветра Бойша наконец уснул, но с лица его даже во сне не сходила все та же счастливая улыбка…
…Зима навалилась на земли Россейщины внезапно, как захватное войско из чужедальней стороны. Еще вчера светило солнышко и желтые листья порхали на опушках вызолоченных лесов, трубили в урочищах лоси, посверкивали в нагретом воздухе блескучие паутинки, а в выцветшем небе тянулись последние косяки улетающих на полдень птиц. Но суровые ветры наморщили облачные лбы, надули тугие щеки — и осень кончилась.
За ночь намело изрядные сугробы. Леса стояли белые, каждое дерево — как сахарный леденец. Ударил первый, легкий еще, морозец. Все живое попряталось; залегли в спячку медведи, ежи и всякая животная мелочь, а те, кому суждено коротать зиму на ногах, схоронились в укромных ложках, берложках, чащобах. Зайцы позабивались в ухоронки, волки сбились в стаи, время от времени пробуя звенящий воздух на голос, косули середь потаенных полянок тыкались мокрыми носами в хрусткий, рассыпчатый снег, чуя под ним еще живой травяной лист. Над помертвевшим глухолесьем порхали на легких крыльях лишь неугомонные сороки. Завидя волокущегося по плеше коня, они пускали по-над снеговыми шапками леса тревожный стрекот и мчались прочь, подхваченные студеным ветром.
— Это не коренной снег, — сказал Мыря, оглядев выбеленные дали. — Месяца полтора еще ждать. Но осень холодной будет. Слышь, девка, ты без нужды по верху не шляйся. Простудишься — чего делать станем?
— Не простужусь, — заверила незнатя Тамара, с тоской посматривая на низкие серые тучи, грозящие новыми снеговыми зарядами.
— Ну-ну, — проворчал домовой и ушел с верхней палубы.
Бойша, отчего-то дурашливо улыбающийся, колдовал у разведенного под кожаным пологом костра. Рядом лежало банджо-звонник. Заметив, что девушка смотрит на него, итер выпрямился, махнул рукой:
— Иди, погрейся!
Тамара подошла, принюхалась — из котла вкусно пахло ягодным сбитнем. Сразу вспомнился дом, мама, заваривающая после поездки на дачу травяной чай с мелиссой и боярышником, отец, удовлетворенно подводящий итог дачного сезона: «В этом году урожай — как никогда!»
Дом, мама… У Тамары защипало глаза. Вернется ли она когда-нибудь домой? Сняв очки, девушка протерла стекла носовым платком, тяжело вздохнула.
— Не тужи, — ободрил ее итер. — Первый снег всегда на душу падает. Вот на Чернолесскую плешь свернем — там и места повеселее, и дельце одно у меня есть — развеешь грусть-тоску! Вот, послушай песню. Я сам сложил!
Итер запел, восьмеркой гоняя пальцы по струнам:
Я видел осколки разбитых сердец. Я многое знал. Я устал, наконец! Я чувствую времени тяжкое бремя, НоТамара непонимающе посмотрела на Бойшу и медленно пошла прочь от костра. В итере что-то изменилось. Девушка почувствовала это, и он сразу стал для нее неприятен. А кроме того, после Каменного Урмана у нее началось то, что психологи называют «откатом». «Ив самом деле, неплохо было бы развеяться, — медленно, как гусеницы, пол-
мысли. — Что там за дело у этого парня? Леса ж кругом, глушь…
Везет ему — он у себя, в своем, понятном и простом мире. Наверное, он его даже любит. Есть такое слово — Родина. А моя Родина… Нет, все, хватит. Тома, не раскисай! Надо чем-то себя занять. Мама всегда говорила: „Если голове тяжело — значит, рукам легко!“ Рукам… Была бы шерсть — связала бы чего-нибудь. Только спиц нету. Тьфу ты, зараза — чего не коснись, ничего нету!»
Развернувшись с полдороги, Тамара вернулась к костру и попросила у Бойши те самые тексты, что нес итер.
— Зачем тебе? — удивился тот. — Все одно ни словечка не поймешь.
— Я без книг соскучилась, — уклончиво ответила Тамара.
Спустившись вниз — домовой вовсю храпел в клетушке, — она присела у окна, возле которого за ночь намело длинный снежный язык, открыла выданную итером тетрадь и принялась вспоминать все, что знала по криптографии.
… Бойша с самого утра, чтобы скрыть охвати вшее его вол нен ие, взял на себя всю готовку — варил похлебку, сбитень, пек на угольях вяленое мясо — так, горячим, его сподручнее жевать. Скоро, скоро все случится, спадет с души камень, повешенный проклятым Атямом, и пойдет для Бойши совсем иная жизнь — веселая да ладная.
Пока ж таиться надо, чтобы не заподозрили чего незнать и его девка. Поэтому пусть сидит она над текстами, пусть спит домовой в клети. Того, что Тамара разгадает тайнопись профа Разгляда, Бойша не опасался. Грамотеев в Россейщине хватает — и бояре, и дьяки, и сыны Всеблагого писать-читать умеют, потому и пользовались итеры старой хитростью, шифруя свои записи. Простые аспы или менесы литореей писали, а учителя и профы, те или сами какие шифры составляли, или применяли буквоворот древнего мудреца Виженера. Кто ключа не знает — нипочем не разберет замороченного текста.
Подошло время обеда. Итер поднялся по заледенелым извивам носовых корней повыше, огляделся, приметил сухую лесину с обломанными ветками. Стало быть, до коневорота на Чернолесскую плешь оставалось с час, не меньше. Как раз хватит времени с душой набить брюхо чем Великий Постулат послал. Он достал миски и принялся разливать похлебку, вылавливая со дна котла куски мяса. Самострельный болт-иголка ударил в бортовое бревно неожиданно. Бойша дернулся, расплескав хлебово, и оно чадно зашипело на углях.