Прорвемся, опера!
Шрифт:
— Ладно, — очень громко сказал старший опер и протопал мимо туалета, чтобы под его ногами скрипело. — Мы пошли. Барсетки нет, в машине наверное осталась.
— А где ещё-то?! — возмущалась женщина. — Сами потеряли, а на меня валите. Уходите уже, никакого продыху от вас…
— Идём, идём мы… Пашка, давай!
Я взялся за ручку двери и с силой дёрнул её на себя. Шпингалет не выдержал, а державшийся с той стороны Дружинин выпал вперёд и растянулся на полу.
Я напрыгнул на него сверху, а с другой стороны налетел Якут, и мы заломили ему
— А-а-а! — завопил Дружинин, короткостриженный плюгавый мужичок под сорок в грязной майке. — А-а-а! Мусора легавые, падлы! Вы чё творите, волки позорные! А, пусти, больно! А-а-а!
В голосе слышались гнусавые блатные интонации. Плечи у него были густо покрыты тюремными татуировками, партаками, будто он там был авторитетом, хотя сидел простым ворюгой.
— А это чё? — Якут показал на обрез, упавший на грязный линолеум. — Откуда? На охоту собрался? На кого?
— Пусти его! — Галина склонилась над Якутом и начала отчаянно шлёпать его по спине двумя ладонями. — Пусти его! Пусти!
А дочка убежала в спальню, чтобы не видеть ничего.
Дружинин извивался как уж, но я держал. Получилось. Мне уже не придётся видеть, как умирает друг, этого не случилось.
У меня получилось. А если получилось с этим, получится и с другим. Теперь я это знаю.
— Потащили его, Пашка, — сказал Якут. — Увезём к нам, вопросики к нему имеются…
Под сильный скрип тормозов служебная машина остановилась у отдела милиции, рядом со стоящим там белым москвичом 412-й модели.
Очень хорошо знакомая мне машина. На мгновение я даже опешил. Но это он. Из москвича вышел мужик с морщинистым лицом, одетый в кожанку, среднего роста, но крепкий. Он нас узнал, помахал нам широкой ладонью и закурил, потом махнул рукой, показывая, что хочет со мной поговорить.
— О, Лёха Васильев, — сказал Якут. — Тебя ищет, Пашка. Ладно, поговори, а мы сами дотащим, никуда он не денется.
Он открыл дверь и выкрикнул, глядя на здание:
— Васька! Помоги мне!
На втором этаже в открытое окно высунулся высокий мужик под полтинник, с красным лицом и пышными рыжими усами. Это был опер Устинов. Шутник и балагур в звании капитана.
— Ща, погодь, Андрюха! — пробасил он из окна. — Иду!
А я вышел из машины, убедившись, что сидящий рядом Дружинин не сможет сделать ничего дурного. И отец, стоящий у москвича, шагнул ко мне навстречу.
Я уже вымахал выше его на голову, но он был шире в плечах. Говорил он медленно, спокойно, будто всегда обдумывал каждое слово. В руке держал сигарету без фильтра, всегда курил «Приму», только с получки покупал что-то чуть подороже.
Даже не знаю, что сказать. Это странное ощущение, ведь я не видел очень долго. И думал, что никогда не увижу. А отец заметил, что я какой-то не такой, как обычно.
— Смотришь как-то странно, — сказал он, с недоверием оглядывая меня.
— Не выспался, — я откашлялся. — Всё хотел снова повидаться с тобой.
Хотелось наброситься на него и обнять. Но
— Молоток он у тебя, Лёха, — Якут тем временем вместе с Устиновым вытаскивали сопротивляющегося Дружинина.
— О, даже Якут тебя похвалил, — отец удивился. — А чё повидаться-то хотел? На прошлой неделе же виделись, — он усмехнулся. — Я ненадолго, ехать надо по работе. Если чё, вечером подплывайте. Вот, друга твоего привёз с дачи, а то с собой взять не могу, — он показал на машину. — Ждёт тебя, не дождётся, все три дня скучал.
Глава 3
— Будто двадцать лет тебя не видел, — с усмешкой сказал отец, не подозревая, насколько прав.
А из москвича доносился радостный лай. Отец открыл заднюю дверь машины, и оттуда выскочила крупная немецкая овчарка. Со счастливым повизгиванием пёс оббежал меня вокруг, ткнулся мокрым носом в руки, попрыгал пару раз, понюхал туфли и запрыгнул в тачку. Совсем ненадолго, а только чтобы взять оттуда поводок и принести в зубах мне.
— Гулять уже хочет, — с притворной строгостью произнёс отец и хмыкнул. — Утром я с тобой гулял, разбойник. Ладно, погнал я, некогда. Если скажет, что голодный, то врёт, я его кормил.
Он хрипло засмеялся, а пёс продолжал бегать вокруг меня. Ведь и правда мы с ним не виделись больше двадцати лет.
Отец махнул рукой, сел в машину и завёл двигатель. И вот так всю жизнь, всегда на работе.
— Ну что, Сан Саныч, — сказал я псу и присел перед ним, чтобы погладить и застегнуть поводок на потёртом кожаном ошейнике. — Вот и с тобой мы встретились.
Довольный пёс высунул язык и преданно смотрел на меня, думая, что я буду с ним гулять по улице. Но на деле он пойдёт со мной куда угодно. Снова молод и жив.
Это настоящий ментовский пёс, он проходил обучение у МВД-шных кинологов. Но на службе он работал исправно, когда вдруг его захотели списать, как профнепригодного. Состряпали липовый акт, что, якобы, нервная система неустойчива, и он агрессивен. Я потом выяснил, что на самом деле он слегка прикусил одного вредного начальничка кинологов за филейную часть, когда тот замахнулся на него палкой, и пес сразу впал в немилость и в профнепригодность.
Усыпить его должен был ветеринар в областном кинологическом питомнике МВД. Но он оказался моим знакомым. Он собаку пожалел и позвонил мне, я как раз подыскивал себе серьёзного пса. Вот так Сан Саныч оказался у меня.
— Пошли, — я поднялся, и пёс важно пошёл рядом со мной.
Тогда в милиции было проще, и никто особо не возмущался, когда я приходил в отдел с собакой. К нему даже привыкли и узнавали.
— Сан Саныч пришёл, — через стекло посмотрел дежурный Ермолин, держа у уха трубку телефона.
Его вечно недовольное, кислое лицо, будто он каждое утро съедает половинку лимона, при виде собаки выправилось в радостной эмоции, но совсем ненадолго. Он снова принялся орать на кого-то по телефону вредным, громким и въедливым голосом. А я пошёл дальше, в сторону лестницы.