Прорвемся, опера!

Дамиров Рафаэль

В плохо освещённом гараже были и другие машины – «уазики», «шестёрки», и одна «Волга». Древность. А среди служебных тачек стояла вишнёвая «девятка» с разбитым лобовым стеклом, к которой и пошёл мужик в старой полицейской… нет, милицейской форме, держа в руках короткий шланг и канистру.

Рядом с машиной стояло ещё несколько человек, одетых так же, ещё один сидел внутри, на месте водителя. И откуда они раздобыли такую форму? Совсем старая же, такую уже много лет как не носят.

Из девятки донеслась музыка:

– Зайка моя, я твой зайчик…

– Переключи эту хрень, – потребовал кто-то.

Раздалось

шипение, потом заиграла другая песня:

– Я тучи разведу руками…

Снова шипение, кто-то переключал радиоволну. В этот раз раздался голос диктора:

– …ради подписания мирного договора. Как заявил генерал Лебедь, хасавюртовские соглашения – это…

Это что, на радио вспоминают этот день в истории?

– Сергеич! – крикнул водитель в форме. – А чё это твой студент дрыхнет?

– Умотался он, почти сутки на ногах, – ответил высокий мужик, глядя на меня. Он стоял в тени, но его лица я не видел. – Вставай уже, Васильев. Пора.

Обращались явно ко мне. Странно, что раны я не чувствовал. Куда мне вообще попали? Я начал осторожно подниматься. Даже спина не болела, а я ведь каждый год мучаюсь с грыжей в пояснице. Наверное, воткнули столько обезболивающего, что я уже ничего не ощущал. Даже одышки нет.

– А чё ты вообще сам поехал, Сергеич? – водитель тем временем открыл крышку бензобака. – Тебе ваще таким заниматься не надо, пусть вон новенький один едет.

– Нет, так не пойдёт, – высокий вышел на свет. – Не нравится мне это дело. Надо самому ехать. Да и вот помрём мы все, опера старой закалки, кто молодняк-то тогда обучать будет? Натаскивать? Это тебе не баранку крутить.

Я увидел его лицо в маленьких очках и с сильно выраженными азиатскими чертами. Твою дивизию! Я узнал его… Это что, капитан Филиппов? У него мать якутка, да, поэтому его так и прозвали, Якутом.

Но… почему он жив? Его же убили на моих глазах… Но когда? В какой день? Столько лет ведь прошло. Стоп! Я что в прошлом? Неужели именно сегодня его убьют? Но если жив он, то значит, ещё жив отец… и остальные. От осознания этого сердце радостно забилось.

– Ну что, студент? – капитан подмигнул мне. – Поехали. Подстрахуешь меня, напарничек…

Глава 2

Это всё было как внезапный удар молотком по голове. А я знаю, о чём говорю, однажды довелось получить по башке на вызове.

Только что я, полковник Павел Алексеевич Васильев, начальник управления уголовного розыска УВД города Верхнереченска, схватил пулю из ПМ, а потом вдруг…

Я полез во внутренний карман потёртой китайской ветровки с вставками из кожзама и достал оттуда красную корочку, еще почти новую, в глянцевой накладной обложке, видимо, купленной в каком-нибудь ларьке. Раскрыл. Так, ну это точно не Советский Союз, потому что на обложке написано: МВД России. Я снова лейтенант Пашка Васильев из отдела уголовного розыска Верхнереченского ГОВД, работаю опером в отделении по раскрытию тяжких и особо тяжких преступлений против жизни и здоровья, в народе его прозвали – убойным. Сейчас вот сижу в прокуренной машине, которая куда-то несётся по разбитому асфальту. А за окнами проплывает Верхнереченск образца девяностых.

Хорошо, что Якут сказал, что я не спал сутки, никто

не удивится, почему я так странно себя веду. Потому что у меня никак не укладывается в голове, почему я вдруг не лежу раненый в коридоре УВД, а сижу здесь, на продавленном заднем сиденье справа (потому что слева дырка, и туда никто не садится), когда-то убитый старший оперуполномоченный Филиппов разместился, как всегда, впереди, а водитель – тот Степаныч, которого я раньше знал, треплется обо всём на свете, легко перескакивая с одной темы на другую.

– … мороженого ему дали вместо получки, всю морозилку забил. Ладно бы зимой, шурин бы за окно повесил, а так пришлось морозилку включать. А она много мотает на счётчике. Но он-то говорит – продаст, так потом свет вырубили на трое суток, и всё растаяло! Прикинь, Сергеич! – Степаныч с расстроенным видом стукнул по рулю.

– М-м-м, – только и отозвался неразговорчивый Якут.

– И собрали они эту массу в кастрюлю, говорят, спроси у своих, может, кто купит по весу, ложкой есть будет. А кто купит-то? Там окорочка раньше лежали, ножки Буша, всё мороженое ими провоняло! Прикинь, да!

То ли я умер, то ли нет. И даже не спросишь у народа, не поймут, решат, что у меня поехала крыша. Я посмотрел в окно, едва узнавая город. Здесь ещё нет торговых центров, улицы не утыканы экранами с рекламой, но зато деревья ещё не спилили. Сейчас осень, листья жёлтые. На разбитом асфальте много ям, заполненных дождевой водой, Степаныч пёр прямо через них, не объезжая, отчего меня сильно подбрасывало. Я даже в потолок упирался руками.

Но это мой город, я всё равно его вспомнил. Двигались мы по улице Ленина, проехали мимо памятника вождю. Машины вокруг, в основном, старые отечественные, но иногда встречались иномарки, в большинстве своём – узнаваемые япошки восьмидесятых и начала девяностых годов.

Пробок нет, но возле рынка столпотворение, как раз начиналась торговля, жители окрестных деревень и посёлков привозили в город выращенное на своих грядках и огородах. Кто торговал внутри, а кто прямо возле ворот, например, бабушки. Не видно из машины, что именно они продавали, но там наверняка сигареты поштучно и жареные семечки, которые отмеривали стаканчиком. Полный или половина.

И там же, среди старых ржавых машин, ходили наглые крепкие парни в кожанках и спортивных штанах, проверяя, все ли выплатили им «торговый сбор». Да, подзабылась уже такая картинка, но мигом всплыла в памяти.

Какой же сейчас год? В фильмах персонажи, оказавшиеся не в своём времени, часто спрашивают это у окружающих, отчего те крутят пальцами у виска. Нет уж. Лучше выясню сам.

В кармане нашёлся календарик с Жириновским – тоже часть агитации, год указан: 1996, 2 сентября обведено, 1 зачёркнуто. Да, сегодня второе число, вспомнил, понедельник. И на улице то тут, то там попадались группки школьников, которые шли на уроки с большими китайскими ранцами за спиной.

Отец, выходит, должен быть живой, но прямо сейчас я не могу идти к нему. Мы едем на тот злополучный выезд за подозреваемым. Почему это так важно, и нельзя выскочить из машины прямо сейчас? Потому что Филиппов погибнет, если я ничего не сделаю. И что, сообщить ему это прямо? Нет, не поверит, в итоге ещё упустит что-то, выйдет хуже.