Прорвемся, опера!
Шрифт:
На первом этаже под ногами лежала старая мелкая узорчатая плитка, местами поколотая, местами отсутствующая, из-за чего проглядывал слой положенного ещё при царе Горохе бетона, на который в некоторых местах стелили линолеум. Здание очень старое, в нём и в советское время была милиция, а кто-то говорил, что ещё и до революции здесь сидели городовые. В нулевых это здание снесут, а мы переедем в другое, более удобное помещение.
– О, Сан Саныч, – из кабинета впереди выскочил запыхавшийся мужик в кожаной жилетке и быстрым шагом прошёл мимо нас. – Васильев,
Здоровались с нами и ещё, знали нас уже все. Наконец, я добрался до тёмной лестницы, где снова сгорела лампочка, и поднялся на второй этаж. Ремонта здесь не было очень давно. Потёртый линолеум ходил под ногами, то поднимаясь горкой, то опускаясь, а грубо оштукатуренные стены осыпались от одного взгляда.
Прямо напротив выхода висела доска с информацией, на которой кто-то повесил вырезку из газеты с толстощёким лицом подполковника Вадима Шухова, начальника отдела уголовного розыска.
Впрочем, что гадать, это точно он сам и повесил, потому что статья хвалебная. Кстати, этот тот самый Шухов, который в будущем станет начальником УВД. Вредный уже сейчас, а с возрастом станет ещё хуже. Кто-то пририсовал ему усы и фингал, и я даже знаю, кто именно. Любит он ребячиться, а ведь ему уже пятый десяток.
Ругань Шухова я услышал ещё до того, как его увидел.
– Пока не найдёшь ветеранские медали, никакого перевода, Толя! – орал начальник угрозыска Шухов на попавшегося ему опера. Надрывался, аж щёки покраснели. – Ноги в руки и ищи, носом землю копай! Это же ветеран, Берлин брал, до генерала дослужился! А какая-то падла у него медали свистнула, Толя. Найди их уже! На рынки походи, поспрошай там вороваек всяких. Скупки прошерсти. Найди!
– Найду, Вадим Петрович, – произнёс Толик.
Толя Коренев, точно. Я аж остановился на месте. Он тоже живой. Один из тех немногих людей, которых я считал своими настоящими друзьями. Но поговорить с ним не дали.
– Опять с собакой! – Шухов заметил меня. – Устроили тут зоопарк! Зайду потом к вам, посмотрю, как работаете! Сидите там, пиво жрёте, как всегда! А работать кто… А?
Он не договорил и ушёл, заметив, что с его портретом на доске что-то неладное. Толик равнодушно посмотрел на меня и пошёл дальше. А что это с ним? Почему не поздоровался даже?
Точно, вспомнил, мы тогда были с ним не в ладах. Из-за чего-то не сошлись во взглядах и поцапались, горячие финские парни. Ха! Надо срочно исправлять.
Думал, не вспомню старое здание, но Сан Саныч уверенно вёл меня в наш кабинет, а по пути всё вспомнилось само. Раньше все опера сидели в другом, просторном кабинете, но там устроили вечный ремонт, и убойное отделение раскидали по всем имевшимся закуткам.
Помню, долго мы очищали этот кабинет от стопок старых дел, некоторые из которых были заведены аж в двадцатых годах. Потом расставили столы и попытались обжиться во временном убежище, прекрасно зная, что нет ничего более постоянного, чем временное.
Дружинина тоже притащили сюда. Не в обезьянник
Он немного протрезвел, пока вели, и до бывшего и будущего зэка уже дошло, что его взяли с волыной, когда он готовился пострелять в ментов, пока те искали его по подозрению в убийстве, и положение его – не просто не очень хорошее, оно крайне хреновое.
Задержанный крутил головой, но Якут спокойно и молча сидел за столом, записывая всё на бумагу.
– О, Сан Саныч пришёл нам помогать, – пробасил Устинов, пожимая мне ладонь своей ручищей, а потом сел перед псом. – Дай лапу. Молодец!
Из-за пышных усов Устинова иногда в шутку называли капитан Врунгель, милицейское звание у него тоже было "капитан", но чаще звали по имени-отчеству, Василий Иваныч. И это подходило ему больше, ведь он сам просто ходячий анекдот. Если видишь, что он куда-то пошёл, то явно для того, чтобы устроить какую-то пакость. Веселую подлянку. Сто пудов это он фингал Шухову нарисовал на стенде.
В отличие от всегда серьёзного Якута, Устинов был шутником и балагуром, часто подкалывал коллег, и Шухова в особенности, по всякой мелочи, но иногда придумывал и серьёзные планы.
По возрасту ему давно пора было на пенсию, но он ещё работал. Выпивал, правда, Василий Иванович как не в себя, но его ценили, потому что он настоящий профи. И даже мне, после того как я отработал в органах всю сознательную жизнь, будет теперь чему у него поучиться.
Он наблюдательный, у него хорошее воображение, которое помогает в работе. Со стороны кажется, будто он работает на «отвалите», но своё дело он знал лучше многих.
Полная противоположность Якуту, и они препирались по каждому поводу. А ещё были закадычными друзьями.
– Ты когда спал в последний раз, Пашка? – спросил Устинов у меня. – Якут тебя совсем заморил. Ну чё, Сан Саныч, – он потрепал собаку за ухом. – Как твоя жизнь собачья?
– Начальник, слушай, – прогнусавил задержанный Дружинин. – Ты это, или адвоката мне вызывай, или…
Бац! Молчавший до этого Якут хлопнул ладонью по столу. Вышло неожиданно, поэтому Дружинин вздрогнул.
– Вспомнил, – объявил Якут, – как актёра того звали, в «Спруте». Микеле Плачидо. Ты кроссворд тогда гадал, Васька, спрашивал.
Сказав это, Якут продолжил писать как ни в чём не бывало. Задержанный с испугом посмотрел на него, потом на нас просящим взглядом, думая, что капитан Филиппов свихнулся. Но у Якута свои хитрые методы.
– Держи, Пашка, – Устинов протянул мне руку. – Сёдня обещал отдать.
В ладонь мне легли три потёртые купюры и горсть монет. Я присмотрелся. Давно таких не видел. Одна совсем истрёпанная, в 10 000 рублей, почти не отличающаяся от десяти рублей, которые будут ходить потом, а вот эти, старые, по тысяче рублей я вообще забыл. Зато помнил монетки, жёлтые пятидесятирублёвки и несколько крупных монет по сто рублей.