Прорыв. Боевое задание

Аношкин Михаил Петрович

Лукин во все глаза смотрел на темную, еле различимую бровку дороги, за которой снова густела стена леса. Отчетливо слышал, как по полотну ходят патрули и разговаривают вполголоса. Справа в глубине ночи, неуемно и надоедливо пищала губная гармошка. Вдруг над тихим лесом гулко, но опасливо заревел паровозный гудок. На полотне вспыхнул яркий пучок фонаря и лег кружком на землю. В кружке отчетливо был виден кусок рельса и темный квадрат шпалы. Эхо гудка слабо отскочило от глухой стенки леса и погасло.

Лучик фонаря исчез. Шум приближающегося поезда нарастал,

нарастало и волнение Лукина. Приближался не просто поезд, а поезд вражеский, торопился с фронта к Брянску. Лукин почувствовал каждой клеткой эту темную движущуюся громаду и лишь потом рассмотрел, как из трубы локомотива вылетает и остается позади шлейф дыма, густо пересыпанный искорками, словно бисером.

Паровоз поравнялся с местом, где лежали партизаны, и Лукин увидел в будке багровый свет от топки, потом замелькали пассажирские вагоны с затемненными окнами. Лишь в одном маскировку убрали, и в ярком прямоугольнике окна, словно на фотографии, четко выделялся женский силуэт в косынке.

— Санитарный, — сказал рядом партизан. — Раненых фрицев с фронта волокут. Понащелкали их нынче наши.

Грохоча, поезд скрылся за поворотом, локомотив гулко и испуганно крикнул, и опять все замолкло. Лишь недалеко снова надоедливо пиликала губная гармошка.

— Нагляделся? — спросил Юру Щуко. — Это не интересно без представления. Как-нибудь увидишь и представление, прямо цирк. Будут тебе хлопушки и барабаны. За мной, хлопцы, пора.

В эту ночь дорогу перейти не удалось. Старик увел группу на дневку в глушь.

ВЫЛАЗКА НА БОЛЬШАК

1

Андреев удивлялся. В отряде Давыдова они несколько дней, а политрук Климов почему-то их не тревожит. Разве ребятам неинтересно послушать рассказ о том, как живут на Большой земле? Ваня Марков дотошно расспрашивал о каждой мелочи, ему любопытно было знать все, а разве другим это неинтересно? Григорий привык у себя в роте каждое утро начинать с политинформации и уже чувствовал, что здесь ему чего-то не хватает. А почему Климов, собственно, должен об этом догадываться? Он совсем незнаком с сержантом. Андреев поделился своими сомнениями с Васеневым, тот поскреб затылок и сказал:

— Знаешь, иди сам к политруку.

И Андреев пошел. Климов и солдат Ермолаев, тот, которого не приняли в партию, сидели в сторонке под кустом и беседовали. У Ермолаева перевязан лоб и в одном месте на бинте выступило кровяное пятно величиной с пятак: ранило во время налета на станцию. Сержант попросил разрешения обратиться. Политрук встал, поправил гимнастерку и разрешил:

— Товарищ политрук, — сказал Андреев, — у себя в роте я ежедневно проводил политинформации. Здесь я бы мог рассказать товарищам о Большой земле.

Климов поглядел на Григория пытливо и доброжелательно:

— Спасибо, гвардеец, — энергично ответил политрук. — Видимо, мне нужно было первому подумать об этом. Мы предоставим вам такую возможность.

На другой день Климов собрал партизан, свободных

от задания, и представил им Григория. Андреев чувствовал себя свободно и радостно от того, что сейчас будет рассказывать этим людям о вещах, о которых они имеют смутное понятие. Самое, пожалуй, приятное состояло в том, чтоб поймать их внимание и держать в руках. Чтоб ни один не дремал, чтоб ни один не отвлекся. Леша сел в первом ряду, у самых ног сержанта. Прислонившись плечом к сосне, приготовилась слушать Анюта. Справа кучкой сидят подрывники, свои ребята. И хотя они знают, о чем будет говорить сержант, все-таки пришли поболеть за него. Васенев у комбрига.

Григорий рассказывал о Большой земле. Он старался говорить как можно проще и конкретнее.

— Видимо, товарищи, помнят первые дни войны. Излюбленный прием был у немцев — забрасывать в наши тылы автоматчиков. Чего греха таить, другой раз два десятка автоматчиков такого шума наделают, что поднималась паника: К чему я это говорю? Начались бои на Курско-Орловском выступе, мы еще у себя в батальоне были. Вдруг ночью нас подняли по тревоге, на машины и километров за двадцать увезли. Тут наши ребята сидят, они помнят.

— Веселая ночка выпала! — отозвался Качанов.

— Оказывается, немцы хотели повторить свою тактику и забросили в тыл к нам не меньше роты автоматчиков. Их блокировали в леске и нас на подмогу позвали. Как начали десантников колошматить, так половина руки вверх подняла. Не получился номер. Это не сорок первый год.

— Здесь тоже немец не тот пошел, — поддержал политрук Климов. — Будут вопросы к сержанту Андрееву?

Вопросов было много. После информации Климов пожал Григорию руку:

— Молодец. Значит, условились?

— О чем?

— Анюта будет принимать сводку, а вы будете ее читать.

Качанов, когда узнал об этой договоренности, просиял.

— Сержант, — сказал он, потирая руки, — никого за сводкой не посылай и сам не ходи — я буду доставлять. Идет?

Григорий улыбнулся и дал согласие — пусть ходит, это ведь он из-за Анюты.

Три дня после взрыва моста комбриг не тревожил бойцов. Ишакин с удовольствием отсыпался. Лейтенант Васенев проводил занятия с подрывниками-партизанами по минной технике.

Одно было плохо — кончились продукты. Из штаба фронта сообщили, что самолеты прилетать не будут, ибо отряд находился в немецкой прифронтовой полосе и посылать самолеты, особенно тихоходные «Дугласы», рискованно.

Утром выдавали по ломтику сухаря и по прозрачной дольке сала — растягивали последние запасы. Такую пайку Ишакин съедал за один присест. Тяжелее всех недоедание переносил он.

Но не терялся Мишка Качанов. Как истый лесной человек, он знал, что в лесу от голода пропасть нельзя, особенно в середине лета. Собирал грибы и жарил их на железном листе, откуда-то приносил полный котелок ежевики и угощал Андреева и Ишакина. Или сдирал с березы кору, находил слизистую мякоть, жевал ее, от удовольствия щуря глаза, и громко нахваливал, чтобы заинтересовать впавшего вдруг в апатию Ишакина.