Прорыв. Боевое задание
Шрифт:
Объявили воздушную тревогу, все побежали в укрытие. Пытались разбудить и Андреева, да не могли. Бомба упала рядом со школой, в окнах высадило стекла, а Григорий не проснулся. Потом над ним долго подсмеивались, но он не сердился.
В партизанском отряде бессонницей тоже не страдал, как бы трудно не было. Зато Васенев маялся. Другой раз намотается до упаду, еле дотянет до привала, обрадуется — сейчас можно порядком выспаться. И засыпал сразу, но спал два — три часа. И просыпался, а снова заснуть не мог.
Васенев почернел, щеки ввалились, подглазицы
В это утро моросил мелкий, словно пыльца, дождик, теплый и грибной. Пахло сырой свежестью. И грибами. Качанов на маленьком костерке, большие разводить не разрешали, жарил на листе железа рыжики и маслята.
Андреев проснулся враз, будто его кто в бок толкнул. И услышал знакомый взволнованный голос:
— Товарищ лейтенант! Гвардии красноармеец Лукин прибыл из отлучки!
Юрка Лукин вернулся? Андреев окончательно проснулся лишь тогда, когда закричал Мишка Качанов:
— Здорово, друг! А мы думали ты обратно улетел пить чай с грузином!
— Да нет, что ты...
— Дай я тебя обниму и почеломкаю, блудный ты брянский сын.
Андреев слышал, как Мишка смачно чмокнул Юрку в щеку и вдруг озабоченно проговорил:
— Постой, постой, а это что?
— Где?
— А вот здесь. Мать моя родная, да ведь это клок седых волос. Что с тобой, Юрик?
— Что ты в самом деле, — испуганно проговорил Юрка, — чего разыгрываешь?
— Эх, зеркала ни у кого нет. Товарищ лейтенант, будьте свидетелем.
— Правда, Лукин, — подтвердил Васенев. — Клок седых волос.
Мишка Качанов присвистнул и уважительно произнес:
— Хлебнул ты, видать, мать честная!
— Ребята, а где же сержант? — спросил Лукин, и в голосе его послышалась тревога.
— Дрыхнет, — улыбнулся Качанов. — Вон под кустиком. Ишакин тоже там храпака дает. Они с сержантом поспать не дураки.
Андрееву было приятно, что Лукин спросил про него, вскочил на ноги и сказал Мишке:
— Ох и любишь фантазировать!
— Бывает, — охотно сознался Мишка.
Сержант протянул Лукину руку:
— Здравствуй, Юра!.
А у Лукина вдруг намокли глаза. Смотрел на сержанта сквозь слезы и глупо улыбался. Хотел сказать, что сильно соскучился о нем, сержанте, что в критические минуты сверял свои поступки с сержантом, что у него теперь есть Оля и что она тяжело ранена. Но Юра только улыбался, даже позабыв сказать сержанту: «Здравствуй».
Именно в это время и появился Федя-разведчик. Тронув Андреева за плечо, сказал:
— Пойдем, нужен.
Андреев оглянулся на Васенева:
— Разрешите отлучиться?
— Да, — ответил лейтенант.
И Григорий, поправив за плечом автомат, зашагал за Сташевским. Пришибленным показался на этот раз Федя Андрееву, ссутулился. За всю дорогу не проронил ни. слова, не повернулся к сержанту ни разу. Шел так, будто рядом с ним никого не было, поглощенный своими нелегкими мыслями. Говорят, придет беда — открывай ворота.
Возле комбриговской палатки на постели из ветвей и папоротника лежал бородатый человек. Под головой вместо подушки белел парашют. Человек, был в сапогах, в синих брюках и в меховом жилете. Жилет на груди не застегнут, и на гимнастерке видны ордена и медали. У бородатого русый чуб и усталые глаза.
Андреев догадался, что это Старик. Если вернулся Лукин, значит, вернулся и Старик. Конечно же, это он. Столько наград могло быть только у Старика. Но он бледен. Лежит не от того, что притомился, а потому, что ранен.
Федя остановился у изголовья командира и тихо сказал:
— Привел, — показал рукой на Григория. Старик вприщур посмотрел на Андреева и радостная искорка блеснула у него в глазах. Странно, почему вдруг Старик им заинтересовался? Может, Федя что-нибудь наговорил?
Появилась Анюта, сосредоточенная и сердитая. Метнув на Федю недовольный взгляд, упрекнула:
— Ему же нельзя!
— Можно, можно, Анютка, — хрипло возразил Старик. — А ну-ка, други мои, помогите подняться, встреча лежа — плохая встреча!
Федя и Анюта нагнулись, Старик обхватил их обоих за шеи и стал тяжело подниматься. Григорий тоже было кинулся помогать, Старик мягко, но властно остановил:
— Без тебя обойдутся!
Встал, привалился плечом к сосне и, усмехнувшись, покачал головой:
— Нехорошо, совсем нехорошо. Ну, что смотришь на меня, сержант? Что ты смотришь так, дорогой мой Гришуха? Друзей не узнаешь? Или моей бородой любуешься?
Игонин?! Гришухой звал его на всем белом свете только он!
Кровь бешено ударила в голову, и Григорий прикрыл глаза на секунду — его закружило. Но слабость миновала так же моментально, как и нахлынула.
Удивительно! Этот бородач с усталыми глазами — Петька Игонин? Ничего похожего. Вот разве только глаза, но в них не было тогда усталости, они были светлее и озорнее. Теперь заметно — эти глаза повидали многое, привыкли ко всяким горьким неожиданностям.
И от того, что этот человек так мало походил на Петьку Игонина, хотя, несомненно, был им, Григорий успокоился. Больше того, горько стало на сердце. Прошлый Петька Игонин был прост и понятен, был своим человеком. А это совсем другой человек, нет с ним общих ниточек, которые бы связывали. Впрочем есть — ниточка, тянувшаяся из сорок первого года. С тех пор целые реки воды утекли в океан, немало изменилось на белом свете, и не будет больше никогда прежнего Петьки Игонина, не будет той беззаветной дружбы с ним потому, что между ними легло не два года разлуки, а две бурные, непохожие друг на друга военные жизни!