Прорыв. Боевое задание
Шрифт:
Петро обалдело уставился на командира. Одно дело построить отряд и отрапортовать, а другое — командовать сорока бойцами, вооруженными автоматическим оружием. У многих, как и у самого Игонина, трофейные автоматы, штук пять или шесть ручных пулеметов Дегтярева и два наших автомата — ППД. Видя колебание Игонина, капитан поторопил недовольно:
— Принимайте взвод!
— Есть! — гаркнул Игонин, подбежал к своему взводу, обретая уверенность, оглядел строй и скомандовал: — Налево!
Отвел в сторонку и занялся распределением бойцов
Между прочим, Петро никогда не стремился стать командиром. Обычно шутил на этот счет:
— Рядовому, братцы мои, служить легче. Верно ведь, Гришуха?
Андреев с ним не соглашался, приводя в доказательство старую, как мир, присказку о том, что плох тот солдат, который не стремится стать генералом.
— А ты, Гришуха, мечтаешь быть генералом? — балагурил Петро. — Давай, давай, ты им станешь, я уверен. Не скоро, правда, но станешь. Вид у тебя подходящий. Приду к тебе и попрошу теплую должность. Сердце у тебя доброе, не откажешь. Не откажешь ведь, Гриша?
Как бы там ни балагурил Игонин, все же судьба настойчиво хотела сделать его командиром. Зимой Петра чуть-чуть не зачислили в полковую школу. Но зачисление не состоялось: то ли командир роты другого подыскал бойца, то ли писарь списки перепутал. После этого Петро изрек лаконично:
— Бог правду видит.
Игонин частенько замещал командира отделения: или потому, что в строю отделения стоял после командира вторым и автоматически являлся бессменным заместителем; или играл тут роль его общительной неунывающий нрав. Недавно вот Самусь назначил отделенным, а сейчас капитан произвел во взводные. Чудеса и только! Так, пожалуй, можно вперед Гришки в генералы вылезти.
Но, думая так, Петро был по отношению к себе необъективен.
Назначение командиром взвода обрадовало его, возвысило в собственных глазах. Ему приятно было это еще и потому, что назначение получил не от кого-нибудь, а от самого комбата Анжерова, у него поощрение заслужить не так-то просто. И хотя Петро ничем не проявил себя еще как командир, тем не менее это назначение связывал со своими геройскими белостокскими днями. И чтоб размышления примирить с совестью, подумал: «Черт те что делается на белом свете, Петька Игонин стал командиром! Кто бы мог подумать?»
Первый привал сделали часов в двенадцать, когда солнце грело вовсю. Григорий выполз на маленькую лужайку, усеянную бело-желтыми ромашками, и разложил на самом солнцепеке сушить книги и общую тетрадь, которую подобрал в куче хлама перед самым прорывом. Сильнее от воды пострадал «Дон-Кихот», меньше — общая тетрадь — может быть, потому, что была завернута в толстую оберточную бумагу.
К нему подсел Петро. Другие бойцы поглядывали на Андреева с любопытством.
— Сушишь? — усмехнулся Игонин. — Давай, давай, потом зачтется. В музей могут попасть
— Напрасно стараешься — не заведешь, — отмахнулся Григорий.
— Я тебя и не собираюсь заводить. Но ты погляди — вот эта толстая совсем разбухла, буквы расплылись. На черта она тебе?
Петро подметил правильно. «Дон-Кихоту» досталось крепко, листы покоробились, а некоторые слиплись, и переплет ее потерял вид. Игонин подзуживал:
— Совесть у тебя есть? Бойцы цигарки крутят из листьев, а ты как Кощей бессмертный: ни себе, ни людям.
— Отдать на раскурку? — обиделся Григорий. — Да я ее лучше спрячу куда-нибудь, чем на раскурку. Ты соображаешь, что говоришь?
— Погоди, кто-то обещал не заводиться? Ладно. Можешь прятать куда угодно. Молчу как рыба.
— Ну и молчи.
— Экий ты горячий. Я ведь про книгу — к слову, у тебя в желудке не урчит?
— Урчит, — сознался Григорий. — Сейчас бы целого барана съел.
— Баран — мечта голодного разума. Но я кое-что достал, — и Петро вытащил из-за спины полбуханки хлеба и шматок круто посоленного сала.
— У-у! — зажмурился Григорий от радости. Петро достал нож, разделил и хлеб и сало на три части, одну отдал Григорию и сказал:
— Это тебе, это капитану. Слушай, Гришуха, ты сейчас вроде бы у нас за адъютанта, отдай ему.
Андреев потянул было хлеб к зубам, но, услышав предложение Игонина, остановился и наотрез отказался:
— Ничего не выйдет.
Петро знал по опыту: коли Гришка закусил удила, то спорить с ним бесполезно. Пошел к капитану сам. Тот хлеб принял, но учинил допрос, где его Петро достал. А хлебом с Игониным поделились бойцы — сходиться с людьми он умел быстро.
«Дон-Кихота» Григорий оставил под молоденькой березкой, прикрыв сверху валежником. А «Железный поток» оставил при себе.
2
Днем над лесом пролетел «фокке-вульф», почти на бреющем полете, и сбросил листовки. Трудно гадать — или немцы засекли маленький отряд, или это была простая случайность, что листовки очутились именно в том месте, где дневали хлопцы Анжерова. Вчера, как, только закончили формирование, двинулись догонять колонну. Решили пробираться к шоссе: там легче сориентироваться. Но разведка, вернувшись оттуда, доложила, что на шоссе полно немцев. Капитан круто изменил маршрут, свернул вправо, в лес. Сейчас эти листовки. Неужели немцы что-нибудь пронюхали?
В листовке писалось, что советские войска разбиты или окружены. Пал Минск, на очереди Москва. Сопротивление бесполезно, дальнейшее кровопролитие бессмысленно. Лучше сдаваться в плен и кончать войну. Листовка служила пропуском. Для пущей убедительности на обороте была отпечатана карта, на которой жирный черный удав сдавливал тоненькое красное колечко.
Игонин ходил по биваку и отбирал листовки. Некоторые сами рвали, и некоторые огрызались:
— Боишься, командир? Думаешь, поверю брехне?