Прорыв
Шрифт:
Эти сразу учуяли и, сам видишь, как с цепи сорвались. Вот здесь, скажу тебе напрямки, в этой вонючей националистической жиже и вызревает еврейская эсэсовщина. Скидавай штаны! Жена, видите ли, русская. Не поедет в Израиль. Интернационал полицаев! В дурном сне приснись мне такое, не поверил бы... Эти штаны ему боком выйдут, могильщику!
– - Он долго ругался, не расслышал сразу моего вопроса.
– - Царапина под ухом? Постигли, суки болотные, -- не они меня, так я их... Ворвался как-то длиннорукий Мишастик, муж Веронички, мальчишка, на десять лет ее моложе, и трах в меня из чешского ружьишка. Ходят с таким ружьишком по городу... Сам ходил? Я Мишастика, конечно, узлом связал, вызвал Вероничку. Оказалось, получил Мишастик
– - Медвежьи плечи его опустились бессильно.
– - Ну, вот, дали год, просидел два, выпустили досрочно... Логика! Фотография только и осталась. Где, думал, еще увижу ее во всей красоте. Да Руфь порвала. Ей не нравится...
– - Дов улыбнулся.
– - Живете-то дружно?
– - Ого! Мне б без нее хана! Учет, контракты, деньги -- все в ее маленьком кулачке. Мое только то, что в заначке оставлю. "Подкожные". Да много ль мне надо! ...Часть доходов перевожу в парижский фонд. На советских зеков. Это она, правда, не сразу поняла. Но-- п о н я л а!-- И он ударил ладонью по рулю.
– - Слушай, поехали в Сдом. Строю там сараюшку... Как, какой Сдом? Про Содом и Гоморру читал? Там и поговорим...Завтра? А сегодня куда?
– - Он повернул ко мне бурое, сожженное солнцем лицо.
– - Сейчас по Малинину-Буренину двенадцать десять. Наум на работе. Мать тоже. Яша, пожалуй, дома. Он вчера дежурил... Что? Он в поликлинике принимает, в засраном Купат Холиме, которого сторонился, как чумы. Грипп лечит. Раз даже молодость вспомнил, скальпелем полоснул... нарыв на пальце. Начнем с Яши?
По совести говоря, первой я бы хотел повидать Геулу. То и дело возвращался к ней в мыслях своих. Тревожился за нее. Как она теперь... с ее болезненной совестливостью, ранимостью, детской чистотой. В любви, правда, логики нет. К тому же подранка, случается, любят больше. Принесет охотник подранка, с руки кормит-поит... Нет, Геулу я бы все равно повидал.
Покосился на Дова, спросил неуверенно о Геуле и Сергее: -- Они, случаем, не развелись?
– - Нет!
– - отрезал Дов таким тоном, который исключал возможность дальнейших расспросов. Края его толстых губ дрогнули. От ярости? От презрения? Представляю себе, как они схватились с Сергеем, когда тот вернулся из Вашингтона. Нет, в это я не должен влезать. Тут Гуры сами разберутся.
– - К Яше, -- наконец ответил я.
По правде говоря, я опасался, что Яша сдал, в депрессии, легко сказать, с полного хода в тупик. А он встретил меня весело, радостно потащил на кухню, к жене, возившейся у плиты.
– - Ры-ыжик, варяжский гость приехал! Доставай коньяк, который я из Парижа привез.
– - Ну-ну, когда будешь членом Кнессета, тогда распоряжайся, -возразила Регина, которая, видно, припасла заветную бутылку для другой цели.
Мне вспомнился давний рассказ Сергея о том, как Яшу выдвигали в Кнессет.
– - ...А глаза, не помеха?
– - осторожно спросил я, когда Яша подробно рассказал мне, как
– - Глаза?
– - Яша расхохотался.
– - Если бы я был слеп, как слепая кишка, меня бы точно посадили князем на Путивле. Парламент слепых -- это же идеал любого правителя. Вот ездила только что в СССР делегация из шести человек. Четверо из них -- члены Кнессета, был даже от Мафдала, кипастый. Один из них объявил, что в СССР антисемитизма нет. Де, сам видел... Я недостаточно слеп, потому и отбросили...
Коньяк оказался действительно королевским. Мы пригубили для почина, пересели на ковровый диван с потертыми японскими подушечками.
– - Все бы ничего, -- продолжал Яша, наливая себе и мне коньяк и поглядев на меня, мол, видишь, сам наливаю.
– - Беда в том, что у нас мудры только бывшие. Скинули с воза Шимона Переса, он тут же заявил, что русская алия нужна для индустриализации страны... А был у власти, что молчал? Ясно -- что... Смыть брандспойтом копеечные лавки и поставить современную индустрию -- год-другой возможна безработица. Избиратель -- безработный! А станет ли он голосовать за правительство перемен?.. Может быть, я ошибаюсь, но израильские руководители думают прежде всего не о стране, а о власти... Удержать скипетр! В этом соль! Обман обусловлен самой структурой руководства. Правде места нет. Как и прежде, в ходу лишь "партийная правда".,.
Яша взял бутылку коньяку, пытался налить, не смог. Отстранил рукой мою помощь. Сказал тихо: -- ...После, гибели второго Храма, евреи ждали своего государства два тысячелетия. Третий храм -- последняя попытка... Не удержимся, начнется такая стремительная ассимиляция, что спустя век от нас останется лишь небольшое племя с развевающимися пейсами.
У меня стало ныть сердце. Я думал о Геуле и Сергее. Поднялся, чтобы спросить у Регины о них. Шепотом спросить, на кухне. Она листала какой-то справочник на иврите, не расслышала, сказала мне нетерпеливо: -- Погоди!
В это время постучал сосед.
– - Включите радио! Быстрей!
– - И тут же сам включил.
– - "Вы не нужны нам!" "Все трудности экономики из-за вас!.." "Это плохой человеческий материал!" Прекратите алию!" - понеслось из репродуктора. Регина прижала в испуге руки к груди.
– - Господи, да что это такое?!
Сосед объяснил, началась передача государственного радио "Все цвета сети", -- аборигены высказываются о русских иммигрантах.
– - Очередная космополитическая кампания?!
– - Вырвалось у меня. Неделю назад, на второй или третий день по приезде в Иерусалим, когда я носился по городу "по старушечьим делам", я увидел странное шествие. По узким улочкам теснилась демонстрация черных евреев. Вначале я подумал, что это очередное шествие негров из Димоны -- иммигрантов из Америки, которые евреями признают только самих себя.
Но нет, те, по обыкновению, картинны, их одежда богата и ярка, сандалии, как у римских патрициев. Это шли люди бедные, почти нищие, в каких-то серых хламидах, в рваных джинсах. Худые, испитые лица бронзовели на закатном солнце злобой, исступлением. Демонстрация, похоже, не была стихийной. С краю, на тротуаре, шествовали редкие полицейские в своих траурных кепи. Полицейские тоже были черными. Марокканцами или иракцами. Над яростной и что-то кричавшей толпой черных колыхались транспаранты.
Я попросил израильтянина, по виду европейца, прочесть мне ивритские тексты, начертанные белой краской. Он перевел торопливо и куда-то исчез, Я не поверил его словам. Остановил студенток. Те прочитали для меня все лозунги и призывы, которые клокотали ненавистью к русским. Впрочем, не только к русским. Несколько картонок, болтавшихся на тощих шеях, проклинали "ашкеназим" На одном из самодельных плакатов, который нес огромный бородатый парень, было начертано острым почти готическим ивритом: "В ы п ь е т е н а ш у к ро в ь!.."