Прощание с Доном. Гражданская война в России в дневниках британского офицера. 1919–1920
Шрифт:
Огонь скоро ослабел, и мы опять ринулись сквозь деревню, где я нашел Холмена на самой передовой позиции с авангардом, возвышающимся над всеми и находившимся в совершенном восторге. Несмотря на мелкие задержки в пути, колонна ни разу надолго не останавливалась и не была вынуждена развернуться, но нам еще предстояло немало пройти, чтобы выполнить поставленные на сегодня задачи. Опять в бой вступили батареи, обстреливая всякую появлявшуюся на виду цель, а также прикрывая наступление нашей пехоты, но нам удавалось продвигаться без помех, если не считать редких обстрелов наших конных разведчиков.
Примерно в 4 часа дня мы оказались на подходе к небольшой деревушке в двух милях от Селещины,
Мы с Холменом подключились к передовому охранению и шли с ним, пока станция, к которой мы направлялись, не стала отчетливо видна примерно в миле от нас. Велась беспорядочная стрельба, но было похоже, что вражеский арьергард не особо стремился вступать в бой, и наши солдаты рвались вперед.
День был жаркий, и все мы очень устали, особенно русские офицеры, которые всегда выглядели усталыми, и уже раскладывали одеяла в своих телегах, но я ускакал на левый фланг, чтобы разведать местность. Меня также интересовала железнодорожная линия, и я собирался осмотреть и ее, как вдруг заметил большевистский бронепоезд, стоявший совершенно неподвижно всего лишь в 700 ярдах, очевидно, в позиции для ведения продольного огня, когда весь авангард пройдет мимо этого места. Однако красные, должно быть, тоже были сонными, потому что меня так и не заметили, и я пришпорил свою лошадь, развернулся и ринулся назад к Холмену. Показав ему и русскому командиру на поезд, я уговорил русских развернуть отряд в боевой порядок справа и отвести людей в укрытие.
В этот самый момент каждая сторона обнаружила присутствие противника, и нам пришлось нырнуть в укрытие, потому что по нас открыли ожесточенный винтовочный и пулеметный огонь. Мы немедленно ответили, и в бой с поездом вступили наши батареи и основные силы, а тот, решив, что уступает в силах, быстро укатил. Еще через полчаса авангард, где мы с Холменом ехали в середине линии огня, отбросил немногих уцелевших красных от станции Селещина и без труда захватил ее.
После взятия этой железнодорожной станции были организованы тщательные поиски большевиков, которые могли бы прятаться поблизости, и войска начали прочесывать дома с оружием на изготовку. Стены и окна были разбиты, а полы загажены лошадьми и воняли человеческими экскрементами. Мебель была изрублена саблями, зеркала разбиты, а книги сожжены, и из обломков был извлечен один несчастный комиссар. Его личность, вне всяких сомнений, была установлена по имевшимся при нем документам и по его красной звезде – кокарде.
Под конвоем унтер-офицера и двух солдат этого жалкого человека подвели к группе из трех офицеров, с которыми я разговаривал. Ему было бесполезно отрицать свой статус, и он не мог надеяться на спасение. Тут же два молодых гвардейских офицера, с которыми я трудился и воевал в течение последних сорока восьми часов, казалось, сбросили с себя одежды изысканных манер, которыми они так естественно прикрывались, и обнажился первобытный человек, переполненный ненавистью Гражданской войны.
Дрожащего комиссара били по лицу и по голове, пока не потекла кровь, его оскорбляли,
– Мы гордимся и благодарны за то, что вы сражаетесь рядом с нами и помогаете нам, – резко произнес он, – но вы не в состоянии разобраться в обстоятельствах с русской точки зрения.
Похоже, каждый из троих, стоявших возле меня, потерял родных и друзей, а также собственность от рук большевиков при самых жестоких обстоятельствах, а этот человек был типичным образцом комиссаров.
– Если б мы попали в руки большевиков, – продолжал он с яростью, – нас бы пытали. Мы не пытаем этого комиссара, мы только запугиваем его, надеясь, что он выдаст других сочувствующих большевикам в этих местах.
Все они ссылались на резню морских и армейских офицеров матросами Черноморского флота в Севастополе, где несчастных жертв выстраивали на палубе и предлагали сделать выбор между «горячей смертью» и «холодной смертью». Если офицеры выбирали «горячую», то их привязывали к доске и понемногу заталкивали в корабельные топки. Если те выбирали «холодную смерть», то к их ногам привязывали железные брусья и бросали жертв в море. Они также возбужденно рассказали мне о некоторых ужасных зверствах, совершенных против их женщин – родственниц в Петрограде в 1917 и 1918 гг., и утверждали, что этот пленный – тот тип человека, что подстрекал на такие действия и поощрял их, а поэтому он более виновен, чем те безграмотные, которых возглавляли эти агитаторы.
– Это, – заявил первый, – просто личный вопрос между нами и ним. Когда такое произойдет в Англии, возможно, вы сможете нас лучше понять! А сейчас, пожалуйста, займитесь своим делом!
Если взглянуть на все это объективно, я должен был с ними согласиться, но, поскольку за последние два дня мы с ними стали очень добрыми друзьями, я уговорил их больше не трогать этого человека, и его увели и повесили без лишнего шума.
Было уже довольно поздно, а все мы чертовски устали, поэтому устроились в деревне поблизости от станции, намереваясь начать наступление на Полтаву рано утром следующего дня. Однако примерно в 8 часов вечера на «воксхолле» приехал Звягинцев в состоянии крайнего возбуждения. В Карловку поступали сообщения о постоянном присутствии Холмена на передовой и энтузиазме, с которым его встречали русские войска.
И Звягинцев, и Винтер пытались уговорить его воздержаться от участия в завтрашнем бою.
– Генерал – слишком важная личность, чтобы подвергать себя опасностям, которые может повлечь такого рода партизанская война, – объяснял Звягинцев.
Потом он продолжал несколько робким тоном.
– Кроме того, – сказал он, – русские генералы не имеют привычки посещать передовые позиции, и это может задеть их чувства. Для российского командования было бы удобнее осуществить окончательное взятие Полтавы своими силами, а для генерала – оставаться в качестве гостя, чем идти впереди с воюющими отрядами.
Поэтому с огромным сожалением мы уселись в «воксхолл» и поехали назад в Карловку, где опять сели на поезд. Поздно вечером, узнав, что 1-я гвардейская бригада уже на окраине Полтавы, мы двинулись вперед и прибыли на станцию следующим утром.
Однако лишь в полдень нам разрешили поехать в город, поскольку там предстояло сделать большую работу по прочесыванию, а кавалерия Топоркова все еще собирала запасы и пленных, которым путь бегства на север был перерезан. Мы также захватили три бронепоезда и несколько паровозов.