Прощание с Доном. Гражданская война в России в дневниках британского офицера. 1919–1920

Уильямсон Хадлстон

Эта гарантия была переведена во многих вариантах ее различными читателями, но она ни в коем случае не была приятной для британского правительства. Рассказывали даже, что, как только ее получили в Лондоне, в ответ умчалась телеграмма – но слишком поздно, чтобы застать Макиндера, который уже вернулся в Константинополь, – игнорировавшая полномочия, с которыми он был послан, и полностью дезавуирующая его действия. К счастью, на месте нашлось несколько сильных личностей, взявших на себя всю ответственность, которые позаботились, чтобы это соглашение было выполнено до последней буквы, и тем самым избежали того, что наверняка стало бы черным пятном позора на уже изъеденном молью гербе британского престижа на Ближнем и Среднем Востоке.

Глава 17

Я

оставался в Тихорецке лишь для того, чтобы узнать о результатах совещания от Холмена, а потом первым же возможным поездом поспешить назад в Сосыку либо Кущевку, где мог находиться Сидорин. Представьте мое изумление при возвращении в штаб, где я обнаружил, что мой преемник уехал в Екатеринодар для исполнения других обязанностей, а я получил назад свою группу. Это выглядело слишком хорошо, чтобы быть правдой. Даже несчастья представляются менее тяжелыми, если знаешь, что можешь еще что-то сделать для спасения ситуации.

Накануне отъезда я получил целую пачку писем с базы, где сообщалось о благополучном прибытии беженцев из Новочеркасска. Вероятно, некоторые местные чиновники отнеслись к ним необходительно, и у них стало складываться очень негативное мнение о британской миссии. Сейчас их низвели до самых жутких условий. У них не было денег, чтобы купить продукты, не было жилья в переполненном городе, уверенности в будущем, были лишь жалкие остатки личных вещей.

В то время повсюду свирепствовал тиф, и не было практически никакой медицинской помощи. К этому времени эпидемия обрела ужасные масштабы, и из-за отсутствия госпиталей и лекарств больных размещали в частных домах, вокзалах и железнодорожных вагонах. Уже половина армии и местного населения была заражена этим заболеванием, и оставленные и забытые больные могли рассчитывать лишь на смерть. Люди падали и умирали прямо на улицах, и склады были полны мертвых. Когда прибывали поезда с больными, раздавался призыв: «Кто живой, выходи!» – и, спотыкаясь, оттуда выбирались немногие изнуренные привидения. В товарных вагонах часто находилось от 30 до 40 трупов, офицеры и солдаты лежали вместе.

Край погрузился в отчаяние и тревогу, мертвые лошади, брошенные повозки, пушки и снаряжение образовывали пробки на дорогах. Тысячи раненых лежали, лишенные ухода, когда приходилось эвакуировать госпитали, их спешно доставляли на самодельных носилках к железнодорожным станциям только для того, чтобы они умерли от холода или отсутствия ухода.

Железнодорожные линии были повсюду блокированы. Поначалу, когда поезд останавливался из-за поломки либо отсутствия топлива, его пассажиры ожидали помощи, оставаясь со своими чемоданами и вещами, но в конце концов голод вынуждал их выходить на рельсы в надежде сесть на другой поезд, остановившийся впереди их собственного. Похоже, каждый голодал, но местные жители ради своего спасения прятали припасы. Счет дезертиров из армии уже шел на тысячи, а офицеры утратили всякое чувство ответственности, стараясь выжить, и войска брели к морю без какого-нибудь приличного арьергарда, все время подгоняемые красными.

Миссия пыталась навести хоть небольшой порядок, проводя дезинфекцию станций и машин, превращая магазины и кинотеатры в новые госпитали, но на одной станции мы услышали, что было найдено несколько санитарных поездов, которые днями дожидались возможной отправки.

Как ни удивительно, в то время было много русских офицеров, все еще энергично занимавшихся обменом и продажей награбленного, и те, кто по работе был связан с военным имуществом, заработали огромные деньги. Были даже вспышки кутежей, оргий, азартных игр, и в этом были замешаны некоторые высокие чины. Все это происходило, когда раненые офицеры вешались, а беженцы – в основном офицерские семьи – умирали от холода и голода в поездах, в которые набивались до предела.

Армия была изнурена до крайности.

Полки, от которых почти ничего не осталось, с трудом тащились на юг, ноги людей были обмотаны одеждой либо мешками, артиллеристы тащили проржавевшие орудия, измученные люди падали с лошадей и замерзали до смерти, не успев проснуться. Их сопровождали освобожденные красные пленники, которые были в таком же ужасном состоянии, как и белые, все двигались в глубоком молчании, даже шорох шагов заглушался снегом. У лошадей также развилась болезнь ног, канонирам приходилось бросать пушки и снаряжение, и повсюду вспыхивали бунты. Зеленые под командой Нестора Махно грабили города, поезда и продовольственные склады, и вовсю властвовал беспорядок. На севере Красная армия, двигаясь по пятам белых, каждый день захватывала целые караваны поездов, и во всех было полно женщин, детей, голодных и больных. Любого найденного офицера убивали, а остальных разгоняли и приказывали им идти.

Посреди этой разрухи угнетенные, подавленные люди пытались похоронить своих умерших в замерзшей земле или просто оставляли их тела у дороги, чтобы самим присоединиться к огромной вьющейся змее человечества, безразличной к любому, оказавшемуся в еще более затруднительном положении, чем они сами, стремясь как можно дальше оторваться от красных. Немногие, пользуясь возможностью, все еще жили в обломках поездов, которые были разбиты и сброшены в насыпи, чтобы освободить проход другим поездам, и сжигали внутреннюю обшивку вагонов, чтобы приготовить еду или обогреться.

В городах власти утратили право на всякое уважение, потому что цены на хлеб продолжали расти и не было угля. Движение на железных дорогах практически остановилось, повсюду были больные, а посреди всего этого хаоса ко мне пришла новость, что Алекс Смагин в конце концов приехал в Сосыку, но он в полумертвом состоянии, болен пневмонией, и есть подозрение на тиф. Уже не рассчитывали, что он выживет, и я послал телеграмму Мусе, которая вернулась на север, и через два дня она уже была в Сосыке с ним, ухаживая за ним в вагоне, который он делил с другими беженцами.

Конечно, риск инфекции был огромен, потому что на местах не было ни врачей, ни лекарств, но она преданно оставалась рядом с ним, не обращая внимания на трупы, которых каждый день выносили из вагона и укладывали рядом с рельсами. В конце концов вагону, в котором он жил, пришлось передвинуться вперед с частью штаба Сидорина, мы все собрались вместе, добравшись до Кущевки примерно 15 февраля.

Там царили суматоха и возбуждение, поскольку предстояло сделать попытку отбить Ростов, и через город шли войска. Кавалерийские эскадроны, плохо оснащенные, но все же не те изнуренные солдаты, которых мы видели на севере, проходили мимо, а на фронт уходили поезда, битком набитые пехотой. Я сделал вывод, что нам надо ехать на Батайск, и ожидал увидеть это наступление. Сидорин взял меня с собой в свой вагон, оставив мой под штаб, но по приезде в Батайск нам сказали, что Ростов уже взяли, продержали два дня, а потом опять оставили. Эта новость разрывала сердце.

Сидорин с Кельчевским вдруг стали еще более скрытными в отношении своих планов, чем обычно, но сказали, что собираются в Мечетинскую, чтобы поглядеть на павловскую кавалерию, которая только что совершила отчаянный марш через степь и отбила еще один мощный кавалерийский налет большевиков. Однако в ходе этих операций они провели три ночи под открытым небом в самую сильную метель в этом году и сообщили, что потеряли 40 процентов своих сил от обморожения и переохлаждения. Сейчас бойцы Павлова превратились в бредущую разобщенную толпу, одетую в то старое рванье, которое солдатам удалось отыскать. Потери в лошадях были большие, спешившие уцелевшие бойцы ковыляли и тащили с собой оружие и как боевая единица были совершенно бесполезны. Из Одессы наспех сформированные батальоны кадетов из местных гимназий шли на фронт против большевиков.