Прощание с Джоулем
Шрифт:
"Черта с два, - с раздражением подумал ОДисс, - черта с два ты что-нибудь проверял".
Беренц был одним из худших его бойцов. Он был одним из тех окопных разгильдяев на которых никогда нельзя было положиться. Никогда и ни в чем. Выгребную яму и ту доверить ему было нельзя, а не то, что целую распылительную установку залпового огня. Двадцать тысяч джоулей в минуту, это не шутка. Если не следить за такой машиной как следует никакой артиллерии красноголовых не нужно. Рванет так, что не останется ничего живого в радиусе двухсот-трехсот метров от эпицентра. Проверенный факт, такое уже случалось. А кроме того Беренц был настоящим, стопроцентным полевым трусом из тех, что повсюду суют эту дурацкую алюминиевую фольгу. Таких болванов на переднем крае становится все больше и больше с каждым новым пополнением. Они прокладывают этой дурацкой фольгой буквально все - каски, кальсоны, кителя, бриджи, зимой - шинели, в сезон дождей - плащи. Надеются, что их спасет алюминиевая фольга. Верят в нее
А еще таких вот болванов можно безошибочно распознать по протезам и имплантам. У храброго солдата все протезы и импланты всегда расположены спереди, а у таких как Беренц они всегда находятся сзади. Как правило, всем трусам очень скоро после прибытия на фронт ставят золотые пластины на спину или ягодицы, изредка - на затылок. Морс труса метит. И ведь у этих животных не хватает ума понять, что в их положении никак нельзя поворачиваться к противнику спиной особенно в ясные и солнечные дни, потому, что даже неопытный молодой снайпер противника легко определит их положение по золотому отблеску. Им остается только одно - бежать с поля боя спиной вперед (а ведь сейчас именно так и ходят в атаку все бывалые фронтовые храбрецы), потому, что этот простой фронтовой трюк резко повышает их шансы на выживание. Но нет, они всегда бегут с поля как обезумевшие животные, повернувшись к противнику своими золотыми спинами, своими сверкающими ягодицами и затылками, и поэтому регулярно получают новые порции этого металла в свои задние части, а потом полевые хирурги добавляют им еще протезного золота, и так они постепенно превращаются в полных золотых инвалидов.
Правду говорят окопные ветераны, что от страха полевой трус теряет не только свое последнее достоинство, но и последние капли элементарного солдатского здравомыслия.
Вот и Беренц уже давно сверкает золотыми ягодицами через просветы в своих ветхих бриджах.
И масло в распылительной установке он точно не проверял.
– Беренц.
– Я.
– Как ты думаешь, зачем красноголовые устроили эту дурацкую ночную атаку?
– Да кто же их знает, господин сержант?
– толстые губы Беренца опустились углами вниз.
– Может быть, перепились, а может им как раз накануне подвезли свежего чаю. Вы же знаете, господин сержант, какая кусачая и злая холера этот их чай. Пойди теперь разберись - что на них вчера нашло. Что такое на них вчера накатило... А может, им просто жить надоело? Бывает такое, господин сержант?
– Бывает, Беренц.
– Вот оно с ними вчера и случилось.
– Долго вчера труповозки работали?
– Наши до третьего часу, а их почти до утра возились. До чего ловко вы их вчера косили, господин сержант. Рядами их так и клали вчера, так и клали. Ровненько, как по ниточке. Задали вы вчера работы труповозкам, господин сержант, нечего об этом и говорить.
Это была правда, Дей слышал сквозь полузабытье контузии рев моторов и лязг гусениц, которые не стихали всю ночь, хотя сам бой он почти не помнил. В памяти остался лишь бегущий на его пулемет красноголовый с перекошенным от страха лицом, и еще золотые блики на корпусе его тяжелой антидотной гранаты. Бедняга метнул ее двумя руками, предварительно раскрутив, так, как это делали спортсмены древности, толкая тяжкие молоты во время своих состязаний и игр, но ничего у него не вышло, потому, что Дей нажал на гашетку мгновением раньше этого толчка. Сержант отлично помнил два рикошета от золотой каски красноголового и как он заваливается в тропический ковыль прямо перед амбразурой едва успев сделать свой последний бросок. Собственно, этот бедняга даже не бросил свою гранату как следует, а как бы оттолкнул ее от себя в сторону капонира из последних сил, и это спасло ОДиссу жизнь. Еще в его памяти пока оставались сильный хлопок и нестерпимо яркая вспышка, и это было все, что он помнил сейчас о ночном бое.
А потом наступило утро и под капонир залетела трупная муха.
"Да, что-то у них случилось сегодня ночью, - подумал Ули Май.
– Что-то погнало их в эту дурацкую атаку".
Сектор А-348 уже давно считался очень спокойным фронтовым сектором и ни про какие атаки здесь уже давно никто даже не вспоминал. Ожесточенные бои сейчас шли на юге и на западе от А-348, а здесь уже давно установилось полноценное фронтовое затишье. Такое положение вещей сложилось само собой из-за крайне неудачного выбора позиций обеими сторонами. Позиции красноголовых располагались в низине, сразу за широкой, но мелкой рекой с сильно заиленным дном и атаковать сегодняшней ночью им пришлось через эту естественную преграду, берега которой были буквально утыканы противопехотными минами, растяжками, хитрыми ловушками, сигнальными ракетами, рядами колючей проволоки со старыми консервными банками и прочими простыми хитростями затянувшейся позиционной войны оборонительного характера.
Сержант понимал, что позиции синегубых
Ни один благоразумный военный хомо не пошел бы в атаку по такой местности, заходить в такие места сейчас рисковали только большие дикие коты, которыми кишели окрестные джунгли, да и то только потому, что сразу за речкой было много полян поросших валериановой травой с невероятно широкими и мясистыми листьями. Было похоже на то, что такие поляны способны вызвать непреодолимое влечение у диких котов. Темными тропическими ночами, по каким-то своим тайным звериным тропам они шли сначала на водопой к реке, а потом сразу на эти валериановые поля, затем они снова шли на водопой, но уже с душераздирающими криками и почти человеческими воплями, от которых стыла кровь в жилах и уходил сон даже у самых опытных бойцов. Напившись, дикие коты снова возвращались на валериановые поля, а потом они снова шли к реке со своими дикими воплями и криками и все это продолжалось до самого рассвета и только с первыми лучами Гелиоса эти твари убирались обратно в свои джунгли. Иногда у кого-нибудь из окопников не выдерживали нервы и он ложился за пулемет и начинал стрелять вдоль склона на звук и на эти выстрелы отвечал противник, и это было единственной стрельбой, которую можно было сейчас услышать в секторе А-348.
И вот сегодня красноголовые устроили эту дурацкую атаку. Сначала они очень осторожно и тихо перешли реку, а потом начали подниматься вверх по склону. То, что не сработали многочисленные мины, растяжки и ловушки, не удивило Ули. Скорее всего, красноголовые воспользовались контрабандными тропами, по которым уже давно туда-сюда сновали армейские контрабандисты, перенося на своих плечах тяжелые тюки с нюхательным чаем, жидкими и твердыми пайками, одеждой и обувью, свежими порнографическими плакатами и крепчайшей выпивкой. Все, что можно было перенести через линию фронта на плечах, уже давно переносилось здесь и сразу в обе стороны. Большинство армейских контрабандистов отлично знали друг друга, и, повстречавшись ночью на тропе, они вежливо раскланивались, а самые старые крепко пожимали друг другу руки, а старейшие даже обнимались ночами на этих тропах и вступали друг с другом в длиннейшие разговоры обо всем на свете. И еще они предупреждали друг друга о новых минных ловушках и растяжках, и даже ямах или лужах. Да что там еще говорить об этих тропах? Любой сапер по просьбе армейского контрабандиста в два счета проделал бы в этих полях проход шириной в городской проспект за пару упаковок нюхательного чая, или даже за одну упаковку.
Май не любил нюхательный чай, он предпочитал ему крепчайшую выпивку нескольких сортов, особенно - так называемых "кровавых девочек". У красноголовых были очень хорошие сорта кровавых девочек - "Кровавая Ольга", "Кровавая Зэбэ", "Кровавая Жанна", "Кровавая Дулиттл" и еще несколько, все отличного качества. Больше всего сержанту нравилась "Кровавая Жанна", а почему, он и сам не знал. Может быть, из-за кружевных чулок или декольте, а может из-за позы или пулемета у нее за спиной, или из-за улыбки и шаловливо сдвинутой на бок золотой каски, за маскировочную сетку которой был засунут трогательный букетик полевых цветов, или что-то было в ее зеленых глазах, которые каждый раз смотрели на него с этикетки. Как бы там ни было, но Ули Май всегда очень быстро и легко забывал обо всем, когда Кровавая Жанна оказывалась у него в руках, правда, ненадолго, а надолго ему и не нужно было.
"Кровавая Зэбэ" или "Кровавая Ольга" тоже была ничего, но расслабиться с ними так, как с Жанной у него почему-то никогда не выходило. Кроме "кровавых девочек" было еще несколько сортов "Бункерной Особой" на которых были изображены боксы индивидуальной биологической защиты в разрезе. По слухам, именно в таких боксах лежали сейчас квадратные генералы там - внизу, в своих бункерах глубокого залегания. Когда саперы обнаруживали такой бункер и начиналась операция по его выжиганию, и сразу после ее окончания устраивался очередной бункерный праздник с перемирием, с братанием и с совместными застольями, Ули прикладывался и к "Бункерной Особой", но это была просто фронтовая традиция и больше ничего. Эта выпивка вызывала у него только отупение и приступы сильнейшего презрения к окружающему миру. Расслабиться с квадратным генералом в разрезе у него бы не получилось в любом случае, уж слишком подробными были эти разрезы.
А вот с Жанной было совсем другое дело, ее изображениями уже давно были оклеены не только стены бункера, но и лафет пулемета, и часто, прижимаясь щекой к прикладу, он подмигивал ей, а она словно бы подмигивала ему в ответ, а потом они вместе отдыхали и забывали обо всем, что происходило здесь всего несколько минут назад - о выстрелах, дымящихся стволах, о горячих золотых гильзах, которые сыплются прямо на руки да так и норовят ударить тебе по щеке или по подбородку, и о пороховом смраде, и о криках санитаров, и о стонах, и о лязге гусениц тяжелых фронтовых труповозок, и обо всем остальном...