Прощание с колхозом
Шрифт:
Семейство Шахмановых. Эти никуда не уйдут. Когда-то приехали они на хутор переселенцами, вроде из России: старый Шахман с женою и два сына. Сейчас их тридцать душ. Лишь у Юрия десять детей. Из этого немалого семейства только один человек работает трактористом на соседнем хуторе, летом всякий день туда ездит. На тридцать едоков лишь две или три головы скотины, причем у старых Шахмановых, а не у молодых. Огорода, сада нет ни у кого. И не было. Но от голода никто не помер. Растут, женятся, плодятся, заселяя брошенные дома, каждый из которых становится точь-в-точь как родительский: пустой двор, пустой баз, поваленный забор, который зимой в печку уйдет, у порога – лужа помоев, немытые окна без занавесок. Чем живет эта великая орда? Не один раз попадались они на краже скота (прежде – колхозного, нынче – частного).
Все остальное: одинокие старики, да бедолажная голь и пьянь, да еще – Юрий Стариков, живущий враскорячку между хутором и городом.
Другое будущее – чеченцы. Их три семьи. У каждой – гурт скота в полсотни голов и более, пуховые козы, обычно – под сотню. Прежде, при колхозах, чеченцы своего сена не заготавливали, пользуясь колхозным. Теперь у каждой семьи – колесный трактор. Они, как и прежде, стараются пасти скотину круглый год, добро что зимы у нас малоснежные. Но учены уже горьким опытом. В прошлом году у Алика, того, что живет за речкой, от бескормицы, когда снег все завалил, погибло десятка два голов. Нынче он сена поставил три скирда. Научились чеченцы доить коров, делать творог, сметану, масло, домашний сыр. Еще десять лет назад в Калаче на базаре, в молочном ряду, про чеченок и не слыхали. Теперь их – больше, чем русских. Жизнь научила.
Даже не три, а уже четыре чеченских семьи. Вспомнил, что нынешним летом Алик из Малого Набатова, за речкой, забрал у Сашки Марадоны дом и отделил женатого сына.
Так что хутор Большой Набатов становится аулом, а вся округа уже – не Тихий Дон, а вольный Кавказ со своими обычаями и законами. Конечно же – РФ, но вряд ли Россия.
В Москве, в Историческом музее, бродя по залам его, увидел я старинную карту России, начала XVIII века. На ней – нечаянная радость! – отыскал родные места: вот он, «калач», поворот Дона, на котором живу. «Калачинская пристань на калаче Дона», – объясняет В. Даль. А вот и места задонские – синие жилочки-речки: «Больша Голуба», «Мала Голуба»; и нынешняя станица Голубинская – «Городки Голубы». О чем карта умолчала, подскажет память: вот здесь, в истоке речки, хутор Большая Голубая, рядом – Тепленький, по речке же, вниз по течению, Горюшкины хутора или Евлампиевский, садами, левадами, казачьими куренями они почти смыкаются, влево по притоку – Сухая Голубая, ниже на самом устье – Большой да Малый Набатов, вверх по Дону – Картули, Лучка, Екимовский. А вот здесь – Липологовский хутор, через перевал – Зоричев, за ним – Осиновский, потом Осинологовский…
Старинные же записи путешествующего европейца: «Здешние казаки живут богато. Имеют много скота, табуны лошадей…»
Вернувшись домой, не сразу, но собрался я в Большую Голубую. Поутру заехал в районную администрацию, застав всех начальников на планерке. Спросил громко: «Кто в Большой Голубой был в нынешнем году, в прошлом или когда-нибудь?..» Переглядывались, пожимали плечами. Ну ладно… Глава администрации района недавно избран… Заместителю по экономике вроде там делать нечего… Заместителю по строительству тоже нечего строить… Здравоохранение? Фельдшерский пункт давно закрыт. Образование?.. Забыли про школу. Заместителя по сельскому хозяйству спрашиваю: «Но ты-то хоть когда-нибудь был?» – «Чего там делать?» – слышу в ответ.
Федор Иванович Акимов, долгие годы проживший на хуторе Большая Голубая, говорил в те времена: «Мы в нашей глухомани помрем все – и никто не узнает». Но тогда еще в силе был совхоз «Голубинский», на хуторе были школа, медпункт, магазин, клуб и работа в поле, на фермах – не такая уж глухомань. А вот теперь…
Я и собрался к Федору Ивановичу; он хоть и живет в райцентре, но в тамошней округе сено косит. «Где-то в Голенской балке, – сказала его жена. – У Любани на хуторе спросите, она знает». – «Какая Любаня? Фамилия-то есть?» – «Какая там
Но до Любани еще доберись.
Опытный шофер и охотник Петрович объяснил, как говорится, на пальцах: «По шляху идешь, ты же знаешь, слева у тебя – Осиновка, первые столбы, бывший полевой стан слева, Белый родник, Пономаревы поля, потом свернул, там балка глубокая, с родником… Ну, едешь… Влево не бери… А то уедешь… Потом – дубнячок в балке… Потом – первая дорога, это где вторые столбы… Но по ней не ездят, надо подальше взять… Я и сам там не был сто лет…»
Словом, объяснил.
Ладно, поехали… Время – летнее, август. С мая месяца – ни одного дождя. Так что застрять трудно.
Асфальта двадцать верст, потом – Гетманский ли, Клетский шлях, который когда-то действительно был «шляхом», ныне – обычный заброшенный проселок.
Десять, и двадцать, и тридцать, и более километров. Ни машины, ни живой души… Лишь небо, да облака, да дикое поле, забывшее про людской голос и скотий мык. Это – нынешнее Задонье.
До поворота к Осиновскому хутору я еще как-то соображал, где и как еду. А потом – лишь дорога, развилки ее да объезды. Вроде – туда, а может, и вовсе не туда. Но выбрался, вовремя повернул и, отмахав шестьдесят верст, стал спускаться в просторную долину речки Большая Голубая.
Белью сияющие обрывы меловых холмов, меж ними – глубокий Гайдин провал, Каменный провал, ниже – Церковный да Чернозубов; над речкой, охраняя воды ее, свежая зелень тополей да верб. Просторная земля и – безлюдье.
В 1994 году еще надежда была, что хутор уцелеет: в подмогу местным жителям приехали двадцать семей беженцев, переселенцев из Киргизии. Им обещали работу и нормальную жизнь.
Год 2002-й. Спускаюсь к приметному кладбищу. Ищу глазами людское жилье. Один домик, другой, третий… Кладбище большое, а хутора, считай, нет. Остановился у неказистого подворья: дом, скотий баз, две собаки лают.
Просторная долина, речка, зелень прибрежной уремы: старые вербы, тополя; просторное кладбище…
Два порядка домов – улица, когда-то совхозом построенная. Была улица, были дома… Теперь – коробки с пустыми глазницами да руины. На одной стороне, в самом конце, живет В. С. Косогоров, на другой стороне – В. Дьяченко, последний из двадцати семей киргизских беженцев. Поодаль, за речкой, – домишко Н. В. Крачковского, недавно к нему перебралась на житье Н. И. Горелова, ее домик вовсе на отшибе. Ну и, конечно, Любаня Цыганкова ли, Рожнова, у подворья которой остановил я машину. Вот и весь народ «голубской», весь хутор Большая Голубая, в котором когда-то было более двухсот дворов. Во времена вовсе старинные – пять водяных мельниц. В близкие, колхозно-совхозные, – шесть тысяч гектаров пашни, более одиннадцати тысяч овец, молочный гурт, до пяти гуртов мясного скота, косяк лошадей буденновской породы.
Из века в век здесь жили люди. Одного из них в Калаче, на рыбалке, порой встречаю: зимой – на льду, летом – в затоне, с удочкой.
Александр Рубцов – мой ровесник, может, чуть посверстнее, за шестьдесят, но крепок еще: телом плотен, кубоват, морщинист. Он – коренной «голубской» (в отличие от «голубинских», какие родом из Голубинской станицы); тридцать семь лет прожил он в Большой Голубой и потому говорить о ней спокойно не может.
– Какой хуторина был – цены не установишь! – жить да жить… Охота какая. По пороше любил на зайца. Как пороша: иду, двух-трех обязательно. А речка… Какие там заводи… Какая рыба… Язи, голавли, щуки. Зимой и летом ловил. А красноперка, серушка… Слаже ее нет. В русской печи запаришь… Господи… – вздыхает он и причмокивает, вспоминая далекое, с того края жизни. – К жинкиному деду на гости ездил, он – с верхов, с Подпешинского, тоже – рыбак, дал мне вентерь. Я его поставил, на другой день прихожу – и поднять не могу. Веришь, три линя по три килограмма с лишком – каждый. Я таких сроду не видал… А какие там попасы, какие травы! На Теплом, на Крутоярщине – там раньше не пахали. Там скотину водили, лошадей. Круглый год паси. И мельницы там были. И все было. Для жизни, для работы. Да сплыло… Раз в год наезжаю, на Троицу, могилки проведываю. Лишь – покойнички, а живых – никого. Последний наш, голубской, Сметанкин Николай Пантелеевич к сыну ушел в Малую Голубую доживать, но помер враз. От родной земли, как от титьки… Какой хуторина был…