Прощание с колхозом
Шрифт:
– Россия… Ты одурела!
Сказано это было на весь мир. И долгим эхом повторялось и повторяется во всех концах: «Россия одурела… Одурела…» Одурела – и весь сказ. Для одних это – радость, для других – боль, для третьих – просто отгадка. Что ж, не впервой такие слова, еще и довольно мягкие.
Россия велика и поныне: тысячи и тысячи верст из конца в конец – путь долгий, тем более если мерить его дорогами полевыми, от селенья к селенью.
Мой путь – короче: он – в родных краях. Но это – тоже великая Россия, нынче – край ее.
В Волгограде, в палящей июньской жаре, в бегах да в делах,
Такое вот вспомнилось в жарком городе, когда пил я австрийскую воду. И тогда решил: надо ехать к Белому ключу.
В Калаче-на-Дону, в моем городке районном, в редакции тамошней газеты, сговариваясь о поездке, встретил знакомого. Тот поведал мне радостно, что здесь уже целую неделю гостит американский миллиардер. Визит его – деловой: объезжает калачевские земли, осматривает, а потом пришлет группу специалистов.
– Цель? – спросил я.
– Составить план, по которому мы должны выйти из нынешнего развала в сельском хозяйстве, – ответили мне.
– Дай бог, дай бог…
А что еще сказать? Бизнес-планы да бизнес-проекты, желательно с привлечением иностранного капитала. Протоколы о намерениях… Умные разговоры под русскую водочку или без оной. Сколько их…
Назавтра была дорога, довольно тяжкая. Асфальтом, а потом дорогой полевою выбрались к Осиновскому стану. Когда-то был хутор Осиновский, потом разошелся. Разобрали часовню, в которой молились, школу, в которой учились. Но бывшую школу привезли сюда, сладили из нее помещение для жилья механизаторов. Назывался – Осиновский полевой стан. Рядом ток. Потом и полевой стан забросили, выломав окна, полы и двери.
Но нынче подъехали мы, а полевой стан – живой. Навешены новые двери, еще не крашенные. Окна – целые. Под крышей, в комнатах, – застеленные кровати. А людей не видать. Живого человека наконец углядели в стороне, он полол мотыгою заросшую арбузную бахчу.
Тимофей Константинович Пономарев, семидесяти лет от роду. Росту, стати, сложению его можно позавидовать и теперь. Могучий уродился казак на хуторе Тепленький в 1924 году. В свою пору он отвоевал с 1942-го по 1945-й. А потом жил и работал на хуторе Осиновском шофером, трактористом, бригадиром тракторно-полеводческой бригады. Хутора уже нет, но осталась просторная усадьба Пономаревых: задичавший сад, колодец, остатки фундамента.
Тимофей Константинович в 1984 году ушел на пенсию и перебрался в райцентр. Одолели приезжие: чеченцы, иные кавказцы. У них законы другие: скот пасем на хлебах, темная ночь год кормит. А непривычному к таким порядкам бригадиру на непрестанные укоры его ответ ясный: «Договоришься… Научим жить».
Пономарев вышел на пенсию и уехал, как и другие его земляки. Хутор остался во власти пришлых.
Теперь – год 1995-й, кончается жаркий месяц июнь. День-другой – и начнется уборка
Стоим, озираем округу. Она – просторная. С холма на многие версты видно. И лишь три малых лоскута бронзовеющих пшеничных полей. Справа – поле Пономаревых, прямо, за балкой, – поле Карасевича, поле Каледина. Вот и всё.
Пономарев и бывший агроном отделения на память знают окрестные поля, называя их: «370… 120… 112… 136…» Это было когда-то: 370 гектаров да 136 гектаров пшеницы ли, ячменя. А теперь все брошено: не пахано и не сеяно. Вон там огромное, на 500 гектаров, поле Таловое, одно из самых лучших полей округи – каштановые почвы. Только что были на нем, букеты собирали: ромашка, осот, молочай – весь ботанический атлас. Только хлебного колоса нет.
– Раньше здесь на току семь полотен хлеба насыпали, – вспоминает Пономарев.
Семь полотен – это семь хлебных «бунтов» на семи подготовленных площадках. Так было когда-то.
В 1984 году Тимофей Константинович переехал с семьей в райцентр, а вернулся сюда, когда начали давать землю. В ту пору его сыновья – Анатолий и Владимир Тимофеевичи, – оба механики по сельхозмашинам, работали в райцентре. Но начались перемены, нелады с зарплатой, неуверенность в дне завтрашнем. Решили взять землю на родине, возле хутора Осиновский. Теперь хозяйствуют. Семьи – в райцентре, в Калаче. А работа здесь. Здесь триста гектаров земли, а теперь еще сто прибавили. С нынешней весны выпросили у «Голубинского» – бывшего совхоза, ныне коллективного хозяйства – вот этот полевой стан, хозяйству уже ненужный и разбитый. С ранней весны Тимофей Константинович, хозяйничая топором да пилой, новые двери навесил, настелил полы – словом, навел порядок. Теперь здесь можно жить, трудясь на своей земле.
– Как живем и работаем… – отвечает на мой вопрос Пономарев-старший. – Особо нечем хвалиться. Один у нас трактор ДТ. А как в семье одно дите – не дите, так и один трактор – не трактор. В две смены на нем работаем. Передых ему – лишь в обед. Тогда я рукава засучаю, смазку ему, кое-чего подтяну, подделаю. И снова в борозду. Кричи, а нужен другой трактор. Но где его взять? Комбайн один на пятерых хозяев. Культиватор – чужой. Хромаем на обе ноги. Как не хромать, если со всех сторон за зебры ухватили и душат. Спасибо, у сынов жены терпеливые, своими зарплатами их держат. А то бы вовсе конец. Землю получили запущенную, сплошной осот. Два года ее чистили. Нынче думали хороший урожай озимки взять. Посеяли числа двадцатого, в августе. И через день дождь пошел. Духом воспряли. А теперь вот такая сушь стоит.
Добавлю к рассказу Тимофея Константиновича, что «озимка» его в краях голубинских, по словам специалистов, самая лучшая. И хоть долгая жара ее «подсушила», но по 15 центнеров с гектара должна дать.
Но и нынче Пономаревы не разбогатеют, даже если вовремя уберут свои двести гектаров озимой пшеницы. Долго они думали, но заключили контракт с корпорацией, взяли кредит и купили комбайн. Иначе вся их пшеница могла остаться неубранной.
– От земли не станешь богатый, а будешь горбатый, – говорит Пономарев. – Работаем все. Внуки уже помогают, за рулем, за штурвалом. Но богатства не видно. И все здесь такие хозяева, тутошние фермеры.