Прощание с миром
Шрифт:
А это обабок у нее в руке. Так подберезовики у нас называют. Грибок мягкий, на высокой длинной ножке. Стоит, шляпочку надвинув.
— Хороший?— спрашивает девочка.
— Хороший,— говорю.— Клади в корзину.
Очень она обрадовалась. Еще бы — сама гриб нашла. Слышу, уже даже поет за березами. Идет и весело приговаривает:
Гриб обабок — корень набок!
Скачет оно па одной ножке, рада, что сочинила.
После этого у нее и пошло. Раньше ничего не видела, а тут открылось ей, стала находить один гриб за другим...
С
Приободрилась Валенька. Про ягоду забыла. Ходит и в корзину мою заглядывает, смотрит, сколько грибов там — хочется ей меня обогнать. И домой не просится, и комары ее не кусают. Тишина такая кругом. Солнышко.
Совсем, гляжу, осмелела. Наклоняется за земляничинкой, размахивает корзинкой и задорно так с вызовом поет:
У медведя на бору Г рибы-ягоды беру...
Поет-поет, а оглядывается. Ведь медведи и вправду людей задирают.
ВЫМОРОЗОК
Всю зиму он так по этой тропе и ходил, от дому до кирпичных красных ворот. Точнее было бы сказать, что его водили, потому что сзади шла нянька.
Яуж думал, что это его наказывают...
Помню, как я удивился, в самый первый раз встретив его на улице,— зима в тот год была довольно суровой. Яедва успел сойти с поезда, только- только приехал. Яуже не шел, а бежал, спрятав нос в воротник старой собачьей дохи. От холода у меня даже коленки сводило. Тут-то я и заметил его у себя на тропе, под ногами. И тотчас уступил ему дорогу.
Маленький, краснолицый, похожий на бодливого бычка, он сердито прошел мимо меня. Прошел так, что даже брови сдвинул.
Нос у него был пуговкой.
На другой же день я спросил у няньки — она стояла на крыльце и, как видно, очень мерзла,— спросил, что происходит, за что его держат на улице? Оказывается, так и надо, нужно, чтобы он так вот ходил... Дома он часто болеет. И вот его отправили из Москвы сюда, в эту деревню.
Каждый день я теперь сталкивался с ним на нашей тропе.
В самую лютую стужу, когда мы сидели по домам, не смея даже высунуться за дверь, он по протоптанной, узкой, утонувшей в снегу тропинке, большелобый, толстенький, подвязанный красным кушачком, закутанный в стеганую поддевку, расхаживал преспокойно со своей лопаточкой.
Кажется, на морозе положено было его держать часов десять.
Он так привык быть на холоде, что дома, в комнате, он жить уже не мог. Как только с ним приходили в дом и он оказывался в тепле — он начинал плакать. Оттаивал и начинал плакать.
Так что па морозе надо было держать его круглые сутки.
Один раз я выезжал в Москву рано и встал еще до света — и думал, что его ещё нет, но, когда я вышел на крыльцо, его уже выводили.
Так он всю зиму и
Он уже красный был весь. Весь, как стручок перца, красный...
Всегда ходил по одной и той же тропинке и всегда держал в руках эту свою лопаточку. Обморозившаяся нянька все чаще убегала греться.
Посмеиваясь, мы говорили, что по утрам, когда встает, еще,
чего доброго, его усаживают в ведро со льдом.
Пришла весна, и нашего парня от нас увезли, и скоро мы даже забыли о нем. Но как же мы были удивлены, когда на другой год вместо этого толстощекого здоровяка привезли другого ребенка — бледную, хилую девочку.
Она шла по той же тропинке в сопровождении той же няни.
СМЕШНАЯ БЕЛКА
Все вокруг завалил снег. И на деревьях, и на крышах — всюду его было много, всюду было бело... А тут еще ночью свежего подсыпало.
Явозвращался из Москвы. Мы шли вдвоем, заново проминая тропинку. День был свежий, тихий, морозный. Солнышко хоть и светило, но было слабое и тусклое. Всегда в эти минуты не знаешь, то ли оно есть, то ли его нет. И тишина была неслыханной, огромной, какой она вот единственно в такой мороз и бывает.
Мне показалось, что с одной сосны вроде бы сыплется... Что там ни говори, но странно при такой тишине... Двести сосен вокруг, и нигде ничего не сыплется, а с этой вдруг сыплется. Мы поглядели, поглядели, но так ничего и не увидели.
Немного прошли еще и свернули к дому. Спутник мой, смотрю,— он шел впереди — что-то мне показывает... У калитки, сразу за воротами, прямо в снегу, белка красная. Хвост черный, а сама рыжая, маленькая...
В ту же секунду она, как только увидела, что мы на нее смотрим, на дереве оказалась. Подскочила... Но не высоко так. Цепляется за кору коготками и оглядывается на нас.
Мы подбежали к ней, проваливаясь в снег, в канаву. Она еще повыше поднялась. Ненамного. Непуганые белки!.. Охватила сосну лапками и висит. Вниз на нас смотрит. Потом
уж, когда палкой стучать стали, она взлетела вверх.
Мы ее начали гонять, а она знай прыгает по соснам, с одной ветки на другую... Тишина вокруг, безмолвие, ни один сучок не шевельнется, и одна толька эта, среди белого снега и зеленого леса, кувыркающаяся в засыпанных снегом ветвях белка... И что странно — все вблизи двора держится... Кружит... Дошла до угла забора и обратно во двор.
Тут мальчишки как раз шли по дороге, из школы возвращались. Мы их позвали.
— Ребята, хотите белку поглядеть?..
Им, конечно, интересно! А они — отмахнулись: подумаешь, мол, что мы не видели... Она тут живет, на башне... Их там много.
Да, во дворе у нас водонапорная башня, кирпичная. Прямо в соснах, в самой густоте, в зелени краснеет; даже чуть выше этих сосен. Мы когда подошли ближе и взглянули вверх — там, на стене башни, под крышей, под карнизом, этих рыжих белок как муравьев...