Прощание
Шрифт:
37
Габриэль жил с семьей на ферме, в небольшом удобном домике. Он всегда охотно ужинал дома, но на этот раз вернулся поздно и прошел мимо накрытого стола. Он рассчитывал, что Эмилия, сказав, что идет учить уроки, уже будет у себя в комнате выдумывать новую прическу. Он вошел без стука, и его в который раз поразила красота дочери. Бархатные глаза, которые так красят ее мать. Идеальный овал лица, губы как две розовых ягоды. От детства не осталось и следа. Эмилия заметила в зеркале отца и запоздало
Габриэль не стал ходить вокруг да около.
– Хвост Зодиака, окно Лисандра – это была ты?
Эмилия только приоткрыла рот.
– Ты? – повторил Габриэль, надеясь, что ошибся.
– Нет, – прошептала она.
– Ты отнесла Лисандру жилет, чтобы войти в его комнату? – настаивал Габриэль против собственной воли.
Эмилия разрыдалась.
Да, жилет был предлогом, чтобы проникнуть в спальню Лисандра: вдобавок сама же она его и спрятала, пока тот вычесывал Эпиналя. Лисандр снес крики учителя, даже не подозревая, что недостающая часть школьной формы лежит комом в сумке его соседки по парте.
Габриэль подошел и встал между зеркалом и дочерью. Она рыдала, рыдала, рыдала. Возможно, от раскаяния, а возможно, это была уловка; он не знал, что ему делать: утешать ее или наказать. Она разрешила дилемму сама, внезапно успокоившись. Промокнув уголки глаз платком, она вынула из ящика точнейшую копию королевского серебряного кулона.
– Это что еще за глупость? – Габриэль вырвал кулон из ее рук. – Твоя плата? Ты что, королевой себя возомнила? Безмозглое дитя!
Поскольку он перешел на крик, жена, разумеется, пришла вмешаться.
– Габриэль, как ты говоришь с дочерью? Что на тебя нашло?
– Лошадь. Пустельга. Это всё Эмилия.
Перед женой Габриэля дилеммы не стояло. Она резко подошла к дочери, влепила ей пощечину и, наклонившись к самому ее лицу, закричала:
– КТО ТЕБЕ ВЕЛЕЛ ЭТО СДЕЛАТЬ?
Эмилия задыхалась от страха. За всю ее жизнь примерной девочки никто никогда не поднимал на нее руку. Она чувствовала, как горит щека и как что-то внутри умирает. Девочка, тая, стекала к ее ногам, а вместо нее поднималась женщина, сложная и пока незнакомая.
– КТО? – снова закричала мать.
– Я… не знаю.
Это звучало как дурацкая отговорка, но было правдой. Кто-то вложил ей записку в тетрадь и в ней пообещал кулон в обмен на три простых поручения: пару раз щелкнуть ножницами, закрыть окошко и хранить все в полной тайне. По задумке Зодиак должен был лишиться и гривы, но Эсме застукала Эмилию в стойле, как раз когда она собиралась закончить начатое. Хвост она, как было условлено, оставила в дупле неподалеку от церкви. А записку сожгла, не обратив внимания ни на цвет чернил, ни на почерк, ни на качество бумаги.
В это время Манфред шагал прямиком к Марте, а она только присела поесть в свой черед, накормив все остальные животы во дворце. Он поднял ее на короткие ноги, вытолкал на улицу и, стоя между кустиками чабреца и майорана,
– Вино.
Марта в одном фартуке дрожала от холода.
– Вино! Что – вино? А? – бросила она, поворачивая назад к теплой кухне.
– Стой здесь! Надо поговорить.
Они с детства дружили, и поскольку от кухарки зависели животы всего двора, она считала себя ровней камергеру.
– Говори быстрее, Фред. Я тебе кто, полярный медведь? Мне холодно, вон аж дрожу.
– Сегодня за ужином я подал королю вино, которое оказалось не вином. Объяснись.
– Сам объяснись для начала. Вино оказалось не вином – что это вообще значит?
– Вместо вина была кровь. Куриная, кроличья – неважно.
– Кр…?
– И я налил ее в бокал короля.
Марта перестала дрожать. С ее красного от пара лица вдруг сошел всякий цвет, и оно стало похоже на луну, кусок которой уже виднелся над ее плечом. Она тщетно вглядывалась в камергера, чье лицо было лишено всякого выражения, однако сам он был еще выше, худее и надменнее обычного.
– Ты тут оскорбленную невинность изображаешь, Фред, хотя вообще-то сам выбираешь вино для королевского стола.
– Нынче не сам. Я послал за ним Бенуа.
– Ах да, – хохотнула она, дыша на руки, – своего наследника. Попугая своего.
– Бенуа строжайшим образом следует всем протоколам, что и делает его безупречнейшим из слуг.
– И скучнейшим из людей, да. Тут я согласна, Фред. Сам по себе он даже подумать не может. Видимо, твоя бутылка с кровью дожидалась его в погребе где-нибудь на виду, а он и клюнул. И найти, кто ее туда поставил, будет трудно, за это ручаюсь. Это мог быть хоть ты, хоть кто угодно. У меня на кухне с утра как на ярмарке, в обед карнавал, за ужином – бранное поле. А в перерывах – школьный двор. Все равно что селедку в бочке искать.
На этом Марта удалилась в кухню. Манфред помедлил секунду, но все же пошел искать Бенуа. Вооружившись никогда не покидавшей его связкой ключей, дававшей доступ во все комнаты дворца, он отправился в крыло прислуги и стал открывать дверь за дверью, пока не нашел своего любимого лакея в прачечной: он напевал что-то неузнаваемое и подгонял под размер новое облачение Филиппа.
Услышав покашливание своего наставника, Бенуа развернулся на каблуках с самым скромным выражением, на какое только способен тот, кто считает себя лучшим из лучших.
– Господин камергер.
– Бенуа. Слушай меня внимательно. Сегодня за обедом я налил в бокал короля кровь животного из бутылки, которую ты принес с кухни.
Платье Филиппа задрожало в руке Бенуа.
– Это… немыслимо. Совершенно немыслимо. Я… я смотрел среди лучших марок, выбирал, что к крупной дичи, и вот.
– А бутылка, которую ты выбрал, стояла случайно не на виду?
– Да, признаюсь. Я несколько торопился.
– Так я и думал.
– Но, Манфред. О, боже! Это… мерзко. Мне так… мерзко. Но кто? Кто?